папочка выдал ей деньги на первое время и обещал содержать ее ребенка вплоть до совершеннолетия. А ежели он окажется мальчиком и при этом сподобится поступить в университет, то вплоть до окончания университета. И вот тут я поняла, дорогая моя Далли, что сил у меня больше нет. Ты поняла? Нет, ты скажи — ты поняла?

Я поняла только одно — что папа мне рассказывал ту историю с гувернанткой совершенно по-другому. Что эта самая гувернантка, Эмилия, нагло, напористо и открыто соблазняла его, чуть ли не зажимала в дверях, чуть ли не притискивала своей пышной грудью к стене, задирала при нем юбку, и именно поэтому, не желая терпеть это пошлое бесстыдство, он ее рассчитал. А мама обиделась за подружку, которая пять лет дармоедствовала в имении и обхамила папу и фактически сама хлопнула дверью. Или он сказал маме «пошла вон!», ну да какая разница. Но, честное слово, мне уже было неинтересно, кто из них говорит правду, а кто врет. Скорее всего, врали оба. А что там было на самом деле, они, наверное, и сами не знают.

Меня только одна маленькая подробность зацепила.

— Значит, у меня есть десятилетний братик? — спросила я. — Или сестренка?

— Нет, — сказала мама. — Там были неудачные преждевременные роды.

«Понятно, — подумала я. — Значит, точно это все — вранье».

А потом мне вдруг подумалась и вовсе странная вещь — что мама мне все это рассказывает для того, чтобы заморочить мне голову. Чтоб я ее не спросила, почему она сидит в своей квартире взаперти и даже погулять выходит только в сад позади дома. Или еще хуже — чтоб сделать вид, что она забыла про мое шестнадцатилетие.

Ну ничего!

— Я ведь на самом деле к тебе вот зачем пришла, — начала я. — У меня тридцатого мая день рождения. Мы с папой устраиваем небольшой обед. Шестнадцать лет, серьезная дата! Брачное совершеннолетие.

— Поздравляю, — сказала мама.

— Заранее не поздравляют, — возразила я. — Так что имею честь пригласить тебя и князя Габриэля Принчипе, своего, так сказать, юридического брата, на этот самый обед. В парке над рекой открылся новый ресторан. Я там не была, но папа говорит, что очень мило. Будет шатер. Прямо над рекой, представляешь себе. Такая прелесть! — Я залезла в сумочку, пошевелила в ней рукой и совершенно натурально воскликнула: — Вот черт! Ну это ж надо! Ну просто, как нарочно, собралась приглашать тебя в гости, а приглашение забыла! Но завтра, или когда скажешь, привезу два — тебе и Габриэлю.

— Не трудись, деточка, — сказала мама.

Я всплеснула руками:

— Ты? Не придешь? На шестнадцатилетие? Своей единственной дочери? Ах да, — сказала я и встала, громко застегнув сумочку, — у тебя теперь есть сын. Красивый, умный и, наверное, очень любимый. Но, честное слово, ты зря отказываешься.

Мама молча закрыла этюдник, предварительно убедившись, что из фарфоровой чашки вылита вся вода. Она даже вытащила ее и несколько раз тряхнула донышком кверху, поставила на место, разложила кисточки, закрыла эту деревянную коробочку, застегнув с краев плоские латунные крючки.

— Там будет человек тридцать, — сказала я. — Удачное число. Не так много, чтобы разболелась голова, но и не так мало, чтобы сидеть нос к носу с ненавистным бывшим мужем. Можешь себе представить — я позвала свою гувернантку и даже, ты не поверишь, стряпуху из имения. Папа специально послал за ней карету. Ну, в смысле, послал кучера, чтобы ее привезли в карете. Очаровательная девица. Зовут Грета Мюллер. Красавица и золотые руки.

— Специально, чтобы испечь тебе любимую ватрушку? — фыркнула мама. — Какое отвратительное, бесстыжее, поистине степное барство!

— А вот и нет! А вот и нет! — засмеялась я. — Просто так. Просто так. Я ее очень люблю. В гости я ее позвала. Понимаешь? Она будет среди гостей. А ты говоришь «барство, барство». А давай, — сказала я, — заодно позовем вот эту первую гувернантку. Эмилию. Я понимаю, что ты на нее гневаешься, но ты же не степная барыня, мстительная и злобная. Сколько лет прошло? Да еще неудачные роды. Бедняжка. Давай ее разыщем и позовем. А заодно и спросим, как было дело.

— Какое дело? — Мама пожала плечами.

— Ну, папа мне рассказывал, что эта Эмилия сама его довольно нахально соблазняла. Ему кажется, что по твоему наущению. Потому что уж очень откровенно. И поэтому он ее выгнал. Чтоб греха не было. И вот тут-то и начались ваша главная ссора и развод. В смысле разъезд. Вы ведь по закону муж и жена? Кстати, — сказала я, — если вы по закону муж и жена, то, возможно, я тоже имею какие-то права на вас обоих? Как ты думаешь, если я обращусь в городской суд или в полицию, я имею право требовать, чтобы мою законную мать, законную жену моего отца, подвергли принудительному приводу на день рождения дочери?

— Ты неисправима, — сказала мама. — Ты и твой папа. Вы неисправимы. Вы живете в мире злобных фантазий. Но при этом… — Она встала, подхватив с табуретки этюдник, и шагнула ко мне. — Но при этом я очень тебя люблю, моя милая, моя родненькая, моя бедная, бедная, бедная, бедная Далли!

И вдруг обняла меня горячо и крепко, сначала только левой рукой, а потом уронила этюдник и просто вцепилась в меня обеими руками. Она не целовала меня, а просто прижималась ко мне, гладила меня по спине и, кажется, даже плакала, потому что все ее тело вздрагивало.

Потом вдруг разжала объятия, отступила на шаг. От удара об землю этюдник раскрылся: оттуда выскочили кисточки и карандаши. Я нагнулась, чтобы помочь, но мама дернула меня за плечо и сказала:

— Иди, иди. Я сама.

— Мама, — сказала я, нарочно садясь на землю и медленно складывая кисточки на место в длинные деревянные желобки, — мама, — сказала я, глядя сверху вниз, — а я — папина дочка?

— Тьфу, — выдохнула мама, — как вы оба мне надоели!

— Ага, — сказала я, — понятно.

— Нет, — сказала мама, — в смысле да. Конечно, папина. Опять этот мир жестоких фантазий. Твоему папе всегда что-то казалось. Не обращай внимания. Выброси из головы. Все. Вставай.

Она протянула мне руку.

Я поднялась, взяла с земли разобранный этюдник, снова застегнула его.

— Значит, не придешь на день рождения? — спросила я.

— Я подумаю, — сказала мама. — Поцелуй меня и иди. Днем здесь полно извозчиков. У тебя деньги есть?

— Да, спасибо, — сказала я, поцеловала ее в щеку, повернулась, пошла по мощеной дорожке.

Когда я ехала домой, внимательно смотрела на встречные коляски и автомобили. Мне почему-то казалось, что я должна