все, что знал о Пеппо. Чертов Сверчок вообще пел соловьем перед кем угодно, стоило его припугнуть. Что возьмешь с горького пьяницы. Беда была лишь в том, что в ночь, когда Руджеро явился в тратторию, Пеппо сумел ускользнуть незамеченным, обойдя оба выхода. Мои шпионы потеряли его, и, покуда я узнал о происходящем, пока кружил в лодке по Каннареджо, события уже зашли черт-те куда.

Я застал Пеппо с монахом на мосту. И издали видел, как Руджеро выхватил что-то из-под плаща, вскидывая руку. Разбираться времени не было… У меня имелось два пистоля с уже заведенными замками. И два выстрела. Черт бы все подрал, Мак-Рорк… Никогда, слышите? Никогда не стреляйте, стоя в лодке. Это была страшная ночь. Не знаю, как я не сошел с ума и не наворотил еще худших бед. Я почти не помню следующие полчаса. До сих пор не пойму, как сумел не перевернуть лодку, вытаскивая сына из воды. Ободрал ладони об уключины. Помните отпечаток руки на камнях, которым вы меня попрекнули? Это была моя рука. Потом траттория. Врач… О Трети я тогда и не вспомнил.

Орсо умолк, тяжело дыша, с усилием вбирая воздух в легкие.

— Только когда я узнал, что сын пришел в сознание, ко мне вернулась ясность ума. Через несколько дней я побывал в «Шлеме и гарде». Мне нужно было узнать, что говорят о его исчезновении. Не искал ли его кто-то еще. Заодно я осмотрел его пожитки. Там могли быть какие-то вещи, важные для него. Представьте, я наткнулся на старую Библию Эрнесто. Я сразу ее узнал. Той же ночью, пересматривая вложенные в Библию черновики, я нашел письмо.

Дыхание полковника на миг оборвалось, и тут же он задышал часто и хрипло, заливаясь сероватой желтизной.

— Почему я не знал раньше, господи. Бениньо… Эта мразь годами была у самого локтя. А я кланялся ему и толком не воспринимал всерьез. Нет, Годелот. Пусть я сгорю в аду по вашему желанию, но я не мог дать доктору уйти. Пока он жив, ни один Гамальяно не будет в безопасности.

Капли пота лились по вискам, путаясь в волосах. Дыхание полковника становилось все прерывистее, слова звучали будто бред. Годелот вскочил, опрокидывая табурет и склоняясь к койке.

— Полковник, не волнуйтесь так… — залепетал он, хватаясь за миску с водой. — Сейчас, сейчас… Сейчас станет легче.

Но Орсо беспорядочно помотал головой:

— Годелот… — проговорил он глуше, — простите меня за ваше заключение. У меня не было выбора. Я должен был лишить Бениньо помощника. А еще… я очень боялся, что он узнает, где искать Пеппо. И, угрожая вам, сможет выманить Пеппо из укрытия. Я ведь и сам когда-то планировал такой ход. И вот еще что… Запомните… Близкие порой уходят. Самые нужные, самые дорогие. Так устроен мир. И вы не должны бросаться следом за ними, даже если их смерть — ваша вина. Смерть ничего не может исправить, Годелот. Только живой… вы можете что-то изменить… или хотя бы искупить.

Шотландец слушал эти сбивчивые слова пополам с хрипом, отирая холодным полотном пот, выступивший на лице кондотьера.

— Тише, — бормотал он, — тише… Рана откроется. Прошу вас, мой полковник, успокойтесь. Вы не можете… Только не сейчас… Все наладится, клянусь, вы только держитесь.

Он чувствовал себя невероятно беспомощным, шепча эту чушь. Вода лилась по рукам, промачивая рукава камизы. А лицо кондотьера, еще недавно спокойное и сосредоточенное, подергивалось, крылья носа побелели, заострились углы челюсти. Годелот чувствовал: полковник все ближе к последней грани, и ему не удержать его.

— Это вы, вы простите меня, мой полковник, — заговорил он горячо, — я не понимал… А ведь все эти дни, что я сидел в карцере, воображая, как перережу вам горло, вы защищали меня. Но вы могли защитить меня от чего угодно, лишь не от моей собственной тупости. Успокойтесь, прошу вас. Я сейчас позову врача, держитесь, мой полковник, умоляю…

А Орсо вдруг схватил Годелота за руку, приподнимаясь с постели.

— Пустое… — пробурчал он. — Погодите, Годелот. Я должен сказать… В Сан-Марко есть контора стряпчего, Сильвио Бельграно. У него завещание… Непременно запомните. Душеприказчики… вы и Ромоло. Я знал, что могу… всякое может… Пеппо не должен остаться без гроша… Прошу вас, Годелот. И этот изумруд. Это последнее, что связывает меня с моей семьей…

— Не тревожьтесь, ваше превосходительство. — Руки шотландца тряслись, в горле стоял ком. — Я запомню. Я все сделаю, я передам. Ну же, ложитесь. Черт подери… Хозяин! Хозяин, врача! Да где вы, мерзавец!

А пальцы Орсо разжались, отпуская руку Годелота. Полковник медленно осел обратно на простыни. По лицу прошла судорога. Он зашептал что-то по-испански, прерывисто и хрипло. Мучительно вздрогнула нижняя челюсть, а темно-кобальтовые глаза остекленели, глядя в потолок и став невероятно знакомыми в своей задумчивой неподвижности.

Глава 29. Ласковый мрак

Казалось бы, ему должно быть страшно. А еще отвратительно, больно и горько. А было все равно. Разум молчал, словно человек, придавленный обрушившейся кровлей, слишком изувеченный, чтобы чувствовать боль.

А лба вдруг снова коснулась мягкая холеная рука, отирая капли пота, и Пеппо передернуло, будто ему на лицо спустился паук. Бениньо же неторопливо потер влажные кончики пальцев.

— Не бойся, — мягко проговорил он, — все будет быстро и легко. Я ведь врач.

— Вы мне интерес не портите! — отрезал Пеппо, привычно ощетиниваясь. — Лучше скажите, что с Годелотом.

— У Лотте есть отличные шансы все для себя уладить. Всего при двух условиях. Если его не убил полковник и если ему хватит ума не искать тебя, а попросту бежать из Венеции. Я надеюсь, что он поступит разумно. Право, Лотте — один из немногих участников этой кутерьмы, к которому я питал самые теплые чувства. — Он помолчал, а затем задумчиво добавил: — Он удивительный мальчик… Скажи, Пеппо, ты никогда не завидовал ему?

— Я завидую всем зрячим, — угрюмо огрызнулся оружейник.

— Это не в счет, — покачал головой доктор, — в мире зряче большинство людей. Лотте же обладает особым талантом. Он умеет покорять сердца. Ведь ты сам, волчонок, за него перегрызешь любое горло. Я помню, как впервые увидел его на герцогской кухне. Избитого плетью, изможденного. Я сразу его узнал. Поначалу приглядывался, пытался понять, что затеял полковник. А потом… М-да…

Врач вздохнул, опираясь плечом о стену:

— Ты знаешь, Пеппо, люди без слабостей не в моем вкусе. Отец Руджеро с его пылкой преданностью герцогине и ненасытной жаждой постичь основы мироздания был для меня понятен. Право, мне всегда казалось, что он прячется среди борцов