демонстрантов полицию с дубинками... Подумал, что революция начинается! Не потому ли кукучяйских босяков он поторопился уволить в запас, отобрав оружие? «Валяйте, ребята, опять в запас. Вы нужнее дома, чтоб поддерживать покой ваших баб, чем здесь — мощь нашего государства...» Дрожат поджилки у литовских господ! Мутит их от того, что у нас теперь русские гарнизоны. Боятся они красного флага, как черт ладана. А как наши господа себя чувствуют? В штаны еще не наклали?

И нате. На другое утро после этих разговоров идет Розалия в хлевок выпустить кур. И смотрит, что возле статуи Михаила Архангела, на тонкой мачте, где шаулисы на праздник вывешивают трехцветный флаг, красная птица крылья вскинула, будто только что уселась на мачту и ищет равновесия. Бегут по городку двойняшки Розочки и верещат:

— Антихрист! Антихрист!

— Йонас! Рокас! Каститис! Большевики пришли! — крикнула Розалия, вбежав в избу. — Сметоны больше нету!..

Вывалился Йонас из кровати, бросил взгляд в окно, прыгнул к «радии», наушники напялил. Крутит, крутит — ничего подобного! На каунасской волне тот же самый краснобай разоряется. Ловит московскую волну. Там — «Ура!»

— Ах, елки зеленые, где моя голова? — крикнул Умник Йонас. — Сегодня-то праздник революции большевиков!..

Сбежались к Михаилу Архангелу все мужики Кукучяй. Большинство заседателей босого сейма решило, что Литва, заключив договор о дружбе с большевиками, обязалась и их праздники почитать и их флаг вывешивать. Тем более, что к мачте была приклеена листовка, в которой литовские коммунисты благодарили Советский Союз за возвращение Вильнюса Литве. Когда Кратулисова Виргуте слово в слово огласила эту листовку, ее отец доброволец в страшном волнении закричал:

— Напалис! Принеси мой трехцветный! Повесим рядом! Да здравствует дружба Литвы и России!

Недолго митинговали босяки. Прибежали Микас и Фрикас и, размахивая дубинками, велели всем разойтись. А Анастазас, взяв крюки почтаря Канапецкаса, взобрался на мачту, снял красный флаг и бежал через весь городок, будто кот с окровавленным пузырем заколотой свиньи. Перед корчмой Зигмас подставил ему ножку. Шмякнулся Анастазас во весь рост, а когда встал, идти почти не мог. Последними русскими словами принялся ругаться, понося свою мать, Зигмаса, Аукштуолиса... весь мир... Догнали Анастазаса дети босяков. А тут еще Горбунок, откуда ни возьмись, появился со своей гармоникой да стал наяривать походный марш, выкрикивая развеселый припев:

Я горбат, а ты хромаешь —

Два сапога пара.

Я спою да поиграю,

Ты дай в танце жару!

Давно не слышался в Кукучяй такой веселый смех. И снова Пурошюс пристал к босякам, звал всех к Альтману, угощал из своего кармана.

— Ага! Боишься красных! Прибежище ищешь? — кричал Горбунок, наигрывая на гармонике.

— Не боюсь я их, Кулешюс. Никого я не боюсь. Боюсь только, чтоб мое дурное имя к сыну не приклеилось! Научи его музыке, Йонас!

— Музыке научить нельзя, Тамошюс. С музыкой в сердце люди уже рождаются. Ты посмотри на моих крестников. На моего Пранукаса! Разве их кто учил? Если есть у твоего Габриса дар божий, сам научится. Ты только гармонику ему купи.

— Аккордеон куплю! На последние...

— Купи. И никогда не учи его воровать.

— Йонас, ты надо мной не смейся. Пальцы бы ему отрубил.

— Ура Пурошюсу! Пурошюс — человек!

— Да здравствует Тамошюс, благодетель босяков и будущий звонарь!

— Дело говоришь. А то наш Алексюс Тарулис от босяков отошел, обабился, с богомолками водится. Не отдадим ему колокольню босяков и колокол свободы.

— Пускай он сыночка большевика Пятраса Летулиса баюкает и молиться учит.

— А ну его к черту! Испортился парень.

— Умник Йонас, ты больше Тарулиса в кумовья не зови. Зови Пурошюса!

— Ха-ха!

— Хватит, ребята. Довольно зубы скалить. Позвольте Йонасу конца Сметоны дождаться.

— Дело говоришь, авось, кровь у него заново вскипит. Может, подловит свою Розалию еще разочек, когда барином заделается!

— Ох и устроил бы ты, Рокас, опять крестины своему братишке. Окрестить бы его пришлось Антанасом, чтоб в Литве не переводилось племя президентов — из крови и плоти босяков!

— А что будет, если у моего папаши дочурка родится?

— Тогда Зосей окрестим, как жену Сметоны. Зосе — королева будущего царства босяков!

— Ах ты, Кулешюс, Кулешюс. Как бы мы жили без твоих шуток-прибауток?

— Тогда выпей, Тамошюс Пурошюс, за здоровье моего сына Пранукаса!

Обнял Кулешюс свою гармонику и зарыдал. У его сына Пранукаса головка на плечо клонится и болит невыносимо. Марцеле с ума сходит. Ни травки, ни молитвы, ни фельдшер Аукштуолис — ничего не помогает. Единственный выход — в Каунас везти, к доктору Кузме. А где деньги взять, если ни Крауялис, ни Швецкус, ни настоятель и слушать их не хотят. Ах, да будет проклят баран Анастазаса и тот час, когда Кулешюс не послушался Марцеле, на собственном горбу своего наследника к этому черту понес!..

— А почему у Альтмана в долг не просишь?

— А как я верну?

— Йонас Кулешюс. Я тебе одолжу! — крикнул Пурошюс. — Без процентов и без срока! Пойдем ко мне. Потерпит мой Габрис без аккордеона!

— Тамошюс! Не смейся над моим горем!

— Ей-богу, Йонас. Триста литов одолжу. Все, сколько имею, сколько кровавым потом заработал за сметоновское время. Пойдем, говорю, пока доброта в сердце моем не перегорела. Без свидетелей одолжу! Как отец отцу. Как человек человеку! — бил себя кулаком в грудь и кричал Пурошюс.

Встал Горбунок из-за стола сам не свой.

— Дай поцелую тебя, Иуда.

На другой день увезли Пранукаса в Каунас Марцеле с Кратулисом. Ребята наделили добровольца полномочиями попутно и Сметону скинуть с трона.

Вернулся Кратулис дня через два домой, отдав Марцеле с Пранукасом прямо в руки доктору Кузме, однако невесел, поскольку не выполнил поручения босяков и одного только генерала Чернюса на тезку Сметоны Меркиса сменил.

— Что теперь будет-то?

— Откуда этот господин взялся?

— Барышничает Сметона своими премьерами, как цыган лошадьми!

— Как знать, этот надолго?

— А ну его к черту! Молитесь, бабы, чтобы хоть наш Альфонсас Гужас при власти удержался!

— Говорят, родимчик