— Я знаю один уголок рядом с отелем «Санс», клошары встречаются там специально для этого. Полиция их не трогает. Мадам Леони мне сказала, что среди них всегда есть стукач из полиции, в такой ситуации легко выведывать секреты. Клошары, наверное, много чего знают о воровских притонах.

— Притон, какое слово, — сказал Оливейра. — Еще бы они не знали. Они на дне общества, у края воронки. Они, наверное, много чего знают и о рантье, и о священниках. Если внимательно пересмотреть содержимое мусорного бака…

— А вот и клошар. Пьянее, чем всегда. Бедная, как она его ждет, смотри, оставила тюк на земле, машет ему, а как обрадовалась.

— Несмотря на то что ты мне говорила про отель «Санс», я все думаю, как же они устраиваются, — прошептал Оливейра. — С таким количеством одежек, че. Ведь она, даже когда тепло, не снимает с себя больше одной-двух, а под ними еще пять-шесть, не говоря уже о так называемом нижнем белье. Ты представляешь себе, как это должно происходить, да еще на пустыре? Ему-то что, со штанами-то управиться просто.

— Они не раздеваются, — предположила Мага. — Мало ли, полиция. Да и дождь может пойти, не забывай. Они забиваются в укромные уголки, на том пустыре есть много ям примерно в полметра глубиной, рядом с кучами строительного мусора, рабочие сбрасывают туда мусор и бутылки. Я думаю, они делают это стоя.

— И во всей этой одежде? Но это же немыслимо. Хочешь сказать, он никогда не видел ее обнаженной? Тогда это и вовсе свинство.

— Посмотри, как они любят друг друга, — сказала Мага. — Они смотрят друг на друга совершенно по-особенному.

— Да у него вино из глаз лезет, че. Нежность при одиннадцати градусах может быть, только когда ты задубел от выпивки.

— Они любят друг друга, Орасио, они любят друг друга. Ее зовут Эмманюэль, она была проституткой в провинции. Приехала сюда на какой-то барже и осталась на набережной. Однажды ночью мне было грустно, и мы разговорились. Воняет от нее, страшное дело, я долго выдержать не могла и сбежала. Знаешь, о чем я ее спросила? Я ее спросила, когда она меняла белье. Разве не глупо спрашивать про такое? Она вообще-то хорошая, немного сумасшедшая, той ночью ей казалось, что на мостовой выросли полевые цветы, она даже называла, какие именно.

— Как Офелия, — сказал Орасио. — Природа подражает искусству.[758]

— Офелия?

— Прости меня, я такой педант. А что она тебе сказала, когда ты спросила у нее про белье?

— Она засмеялась и залпом выдула пол-литра. А потом сказала, что последний раз снимала что-то через низ, потому что это путалось у нее в коленках. Все превратилось в рвань. Они так мерзнут зимой, что натягивают на себя все, что найдут.

— Мне бы не хотелось заболеть, чтобы однажды ночью меня вынесли на носилках. Предрассудок, каких полно. Устои общества. Я хочу пить, Мага.

— Отправляйся к Поле, — сказала Мага, наблюдая, как клошарка обнимается со своим возлюбленным под мостом. — Смотри, сейчас она будет танцевать, она всегда в это время танцует.

— Он похож на медведя.

— Она такая счастливая, — сказала Мага, поднимая с земли маленький белый камешек и осматривая его со всех сторон.

Орасио взял у нее из рук камешек и лизнул его. У него был солоноватый вкус.

— Это мой, — сказала Мага и хотела отобрать камешек.

— Ну и что, зато посмотри, как он меняет цвет у меня в руках. У меня он светится.

— А у меня ему лучше. Отдай, это мой.

Они встретились глазами. Пола.

— Ладно, — сказал Орасио. — Опять двадцать пять. Ты такая глупая, девочка моя, если бы ты знала, как спокойно ты можешь спать.

— Спать одной, вот радость-то. Но ты же видишь, я не плачу. Можешь говорить что хочешь, я плакать не буду. Я как она, смотри, вон она танцует, посмотри, она как луна, весит больше горы, а танцует, грязная как прах, а танцует. Вот с кого надо брать пример. Отдай мне камешек.

— Возьми. Знаешь, это так трудно сказать тебе: я люблю тебя. Вот сейчас, так трудно.

— Да, мне будет казаться, что ты выдал мне копию под копирку.

— Говорил глухой немому, — сказал Орасио.

— Мы же не всерьез, — сказала Мага. — Если хочешь, я тебе дам его на минутку, пока клошарка танцует.

— Ладно, — сказал Орасио, взяв камешек и снова лизнув его. — Зачем нам говорить о Поле? Она больна и одинока, я пойду навестить ее, мы все еще занимаемся любовью, но хватит, я не хочу превращать ее в слова, даже с тобой.

— Эмманюэль сейчас упадет в воду, — сказала Мага. — Она еще пьянее, чем он.

— Нет, все закончится гнусно, как всегда, — сказал Оливейра, поднимаясь со своего места. — Видишь благородного представителя власти, который к ним приближается? Пойдем, все это слишком грустно. Бедняжке так хотелось танцевать…

— А какая-то старая зануда увидела ее из окна и подняла шум. Если мы ее встретим, дай ей хорошего пинка под зад.

— Непременно. А ты извинишься за меня и скажешь, что иногда нога у меня сама стреляет, из-за того что под Сталинградом в нее угодил снаряд.

— А тут вступаешь ты и делаешь легкий реверанс.

— Это мне запросто, че, я научился этому, гуляя в парке Палермо[759]. Пошли, выпьем чего-нибудь. Не хочу оглядываться и слышать, как блюститель порядка ее материт. В этом вся проблема. Разве я не должен вернуться и дать под зад ему? О Арджуна, дай совет. А под формой у него запах обычных низостей гражданской жизни. Но detto. Пошли, напьемся еще разок. Я грязнее, чем твоя Эмманюэль, моя грязь копилась веками, «Persil lave plus blanc»[760] а тут надо средство получше, девочка, мытье в космических масштабах. Тебе нравятся красивые слова? Привет, Гастон.

— Salut messieurs dames, — сказал Гастон. — Alors, deux petits blancs secs comme d’habitude, hein?[761]

— Comme d’habitude, mon vieux, comme d’habitude. Avec du Persil dedans.[762]

Гастон посмотрел на него и отошел, покачав головой. Оливейра взял руку Маги в свою и осторожно разогнул ее пальцы, один за другим. Потом положил камешек ей на ладонь и стал по очереди загибать пальцы, после чего запечатал ее руку поцелуем. Мага видела, что он закрыл глаза и что вид у него какой-то отсутствующий. «Комедиант», — подумала она растроганно.