а у моего отца возникнут большие неприятности, в любом случае ему будет трудно защитить меня. Аргумент насчет отца подействовал на Асада, он пообещал следить за собой и держал свое слово до самого отъезда.

Потом, весной, была настоящая практика, меня отправили в Афганистан в наше посольство в Кабуле.

Узнав об этом, Асад очень обрадовался и решил поехать со мной. Запретить я ему не могла.

Поначалу все складывалось как надо, но в последний момент что-то у него не получилось, и я уехала сама. Асад снабдил меня письмами к своим родственникам и друзьям, чтобы они оказали мне всяческое внимание. Наши службы поработали с письмами и со мной, в результате я ехала хорошо подготовленной. Я была осведомлена о всех адресатах, их привычках, интересах, привязанностях, поэтому, познакомившись со мной, они были в восторге и окружили меня вниманием и радушием. Так получилось, некоторые из них по нескольку раз приглашали меня в гости, особенно те, кто был интересен центру, который по дипломатическим каналам оперативно руководил моим внедрением в высшие круги кабульского общества. В результате, когда закончилась моя «практика», провожать меня в аэропорт пришла толпа моих новых знакомых. Но это потом. Неожиданно я была приглашена на день рождения матери Асада. Было много гостей.

Официальное застолье с тостами и речами было закончено, гости разбрелись группами по комнатам дома. Я переходила от одной группы к другой, мне было интересно наблюдать за гостями, слушать их не во всем понятную речь. В одной из комнат собрались молодые люди, один парень в европейском костюме и в национальном головном уборе читал короткие стихи, на малопонятном для меня языке, это, конечно же, был дари, но, как потом выяснилось, его старинный диалект. Для меня слова стихов звучали, как завораживающая музыка, перед внутренним взором возникали разные видения, я ощущала, как музыка входит в меня и что-то во мне меняет здесь и сейчас. Я невольно закрыла глаза и казалось, музыка в такт стихов, слегка раскачивая поднимает меня в небесную высь. И вот я лечу, как птица, мне очень хорошо и приятно… Внезапно рядом кто-то по-русски тихо спросил:

— Тебе нравится?

От неожиданности я резко повернула голову, на меня с доброй улыбкой смотрела красивая афганская девушка.

— Вы говорите по-русски? — Спросила я у нее.

— Нет, всего несколько слов, — и, перейдя на пушту, добавила: — Я тебя знаю, мне очень нравится ваш язык, я пробовала его учить, но это очень трудно, да к тому же не с кем практиковаться. Меня зовут Гулиноз, коротко Гули, я двоюродная сестра Асада, студентка Гарвардского университета и, как ни странно, изучаю там азиатское искусство и, в частности, афганскую поэзию. Вот тот молодой человек по имени Сабри Джандад читает «Месневи» Руми, это двустишия их в этом произведении пять тысяч и все их Сабри знает на память, он и сам пишет, но не любит читать. А ты любишь поэзию?

— Очень, особенно французских поэтов.

— Прочти что-нибудь.

Я не помню, что читала, меня увлекла реакция Гули, она, не отрываясь смотрела на меня своими большими, почти черными глазами и беззвучно, одними губами повторяла за мной. Я видела, что она знает французский и стихи ей хорошо знакомы, поэтому попросила ее что-нибудь прочесть, попросила на французском и увидела по выражению глаз, что девушка поняла просьбу, но, смутившись, стала отказываться:

— Нет, Соня, так, как ты я не владею французским и читать стихи я могу разве что для себя одной. Если ты не возражаешь, я прочту свои, я обычно этого не делаю, но мне почему-то очень хочется прочесть тебе.

— Ну конечно, Гули, я с удовольствием послушаю.

— У нас сейчас очень популярна поэзия ландай, это как Месневи и манави, только женский вариант и пишут его в основном на пушту.

Гули, помолчав, начала негромко произносить слова, казалось разноцветные нити сплетаются в кружева, это было как песня птицы очень красиво и понятно, наверное, пушту я знаю лучше, чем дари. Мне очень нравилось, как читала Гули, и я просила ее еще и еще, пока она не устала. Потом мы с ней бродили по дому, говорили обо всем на свете. Со стороны казалось, что мы две подружки, которые долгое время не виделись, встретились и готовы проговорить вечность. В конце вечера мы и вправду стали подружками, договорились увидеться на следующий день после моей работы, так и произошло, а затем мы встречались каждый день вплоть до моего отъезда.

Несмотря на достаточно общительный нрав, у меня в жизни никогда не было подруг и я не испытывала потребности их иметь, а тут как будто обрела сестру. Службы центра не управляли развитием наших с Гули отношений, более того, никак на них не реагировали. Мне это очень нравилось, и с Гули я впервые за много лет чувствовала себя раскованно, мне хотелось делиться с ней моими переживаниями, девичьими секретиками и рассказать ей о наших с Асадом отношениях.

Иногда мы просто молча гуляли, взявшись за руки, и это было очень приятно и для меня, и для Гули. Увы, моя «практика» вскоре закончилась и пора было возвращаться домой.

Самолет прилетел поздно вечером, меня не встречали, наверное, проверяли, нет ли за мной «хвоста». На московскую квартиру я добралась самостоятельно. Асад приехал поздно вечером, точнее, ночью, он участвовал в работе какой-то официальной комиссии и раньше не мог освободиться, но все-таки в руках держал букет неизменных красных роз, вино и фрукты. Я была слегка обижена и недовольна, мол, почему он мне не сказал, что его дядя — президент страны, на что он спокойно возразил:

— Если бы я рассказал, ты бы испугалась и не только не поехала на мою родину, ты и со мной прекратила бы всякие отношения. Зная принципы работы спецслужб, а они у всех почти одинаковы, КГБ отлично осведомлено о наших отношениях и о моем дяде, и если до сих пор они никак не реагировали, то ты должна понять, нужно вести себя естественно, «нам нечего скрывать», но быть готовой, что тебе в любой момент могут задать неприятные вопросы, на которые придется отвечать.

Асад взял мои руки в свои и, глядя в глаза, серьезно сказал:

— Я хочу, чтобы ты была в моей