— Осторожней! — Лотар схватил его за руку и остановил. — Твоя мама еще не готова к таким выражениям любви, пока не готова.

Она заметила, как смягчилось лицо Лотара, когда он посмотрел на мальчика.

— Что со мной было? — спросила Сантэн. — И где я?

— На вас напал лев и искалечил. Когда я его застрелил, вы упали с дерева.

Она кивнула.

— Да, это я помню, но потом…

— У вас была сильная контузия и воспалились раны, нанесенные львом.

— Как давно? — выдохнула она.

— Шесть дней, но худшее позади. Ваша нога еще распухла и воспалена, мефрау Кортни.

Она вздрогнула.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я знаю, что вас зовут Сантэн Кортни и что вы одна из уцелевших с парохода «Протеа Касл».

— Как? Как вы все это узнали?

— Меня отправил вас искать ваш свекор.

— Мой свекор?

— Полковник Кортни и еще одна женщина, Анна Сток.

— Анна? Она жива?

Сантэн схватила его за руку.

— В этом нет никаких сомнений! — рассмеялся он. — Очень даже жива.

— Господи, какое счастье! Я думала, она утонула…

Сантэн замолчала, заметив, что все еще держит его за руку. Выпустила руку и снова откинулась на валик.

— Расскажите, — попросила она, — расскажите все. Как она? Как вы узнали, где меня искать? Где Анна сейчас? Когда я ее увижу?

Лотар снова рассмеялся. Зубы у него были очень белые.

— Сколько вопросов! — Он придвинул стул к ее постели. — С чего же начать?

— Начните с Анны, расскажите все о ней.

Он говорил, а Сантэн жадно слушала, глядя ему в лицо, задавала новый вопрос, как только он отвечал на предыдущий, сражалась со слабостью, упиваясь звуками его голоса, наслаждаясь новостями мира, от которого так долго была оторвана, наслаждаясь тем, что говорит с таким же человеком, как она сама, и снова видит белое цивилизованное лицо.

День почти догорел — за стенами хижины стемнело, — когда Шаса издал требовательный крик, и Лотар прервал свой рассказ.

— Он голоден.

— Я покормлю его, если вы ненадолго оставите нас, минхеер.

— Нет, — покачал головой Лотар, — у вас нет молока.

Голова Сантэн дернулась, как от пощечины; она смотрела на Лотара, и в голове ее теснились мысли. До сих пор она была слишком поглощена тем, что слушала и расспрашивала, и не подумала, что в лагере нет другой женщины, что шесть дней она была совершенно беспомощна и кто-то ухаживал за ней, мыл ее и переодевал, кормил и перевязывал раны. Слова Лотара, сказанные с будничной прямотой, вернули ее к реальности, в эту хижину. Глядя на Лотара, Сантэн чувствовала, как лицо заливает краска стыда. Щеки запылали, когда она представила, что эти тонкие пальцы касались мест, которых до того касался лишь один-единственный мужчина. При мысли о том, что довелось увидеть желтым, пронзительным глазам незнакомца, ей захотелось спрятаться.

Она почувствовала, что сгорает от смущения, а потом — невероятно! — ее охватило возбуждение, стало трудно дышать, и она отвела взгляд и отвернулась, чтобы он не видел ее алых щек.

Лотар как будто не подозревал о ее переживаниях.

— Пошли, солдат, покажем маме, что мы умеем.

Он поднял Шасу и стал кормить его с ложки, а Шаса подпрыгивал у него на коленях, при виде каждой новой ложки говорил «Ам! Ам!» — и бросался на нее, широко раскрыв рот.

— Вы ему нравитесь, — сказала Сантэн.

— Мы друзья, — согласился Лотар, влажной тряпкой стирая со лба и подбородка Шасы толстый слой кашицы.

— Вы умеете обращаться с детьми, — прошептала Сантэн и увидела, как в золоте его глаз отразилась внезапная боль.

— Когда-то у меня был сын, — сказал он и посадил Шасу рядом с ней, потом взял ложку и пустую чашку и направился к выходу.

— Где ваш сын? — негромко спросила она вслед Лотару. Он остановился у выхода, потом медленно повернулся к ней.

— Умер, — негромко сказал он.

* * *

Сантэн созрела и перезрела для любви. Ее одиночество превратилось в такой голод, который словно невозможно было утолить. Не помогали даже долгие неторопливые беседы, которые они вели под навесом фургона, когда Шаса сидел между ними; они беседовали в самые жаркие часы ленивых африканских дней.

Чаще всего говорили о дорогих ей книгах и музыке. Хотя Лотар предпочитал Гете Гюго и Вагнера Верди, эта разница создавала основу для забавных и обогащающих споров. В этих спорах Сантэн поняла, что он образованнее ее и больше знает, но, как ни странно, это не вызывало у нее негодования.

Это только заставило ее слушать внимательнее. Голос у Лотара был замечательный: после языка бушменов с его щелканьями и придыханиями она слушала этот голос, словно музыку.

— Спойте! — попросила она, когда очередная тема исчерпалась. — Мы с Шасой вам приказываем.

— К вашим услугам!

Он улыбнулся, с усмешкой низко поклонился и без стеснения запел.

«Забери цыпленка, и курица пойдет за тобой» — часто слышала Сантэн от Анны старинную пословицу, и теперь, глядя, как Шаса ездит по лагерю на плечах Лотара, поняла ее мудрость: ее глаза и сердце устремлялись за ними вслед.

Вначале она испытывала негодование, когда Шаса встречал Лотара криками «Па! Па!» Так обращаться ему следовало бы только к Мишелю. Но потом она с болью вспоминала, что Мишель лежит на кладбище в Морт-Омме.

После этого легче было улыбнуться, когда первая попытка Шасы без посторонней помощи встать на ноги закончилась быстрым, головой вперед, возвращением на землю и мальчик стал звать Лотара и пополз к нему за утешением.

Нежность и мягкость Лотара в обращении с ее сыном подстегнули страсть Сантэн и потребность в нем, потому что она понимала, что под красивой наружностью скрывается человек суровый и свирепый. Она видела, как уважают и побаиваются Лотара его люди, а ведь они тоже были жесткими людьми.

Только раз она видела его холодный, убийственный гнев, и это привело ее в ужас — как и человека, на которого этот гнев был направлен. Варк Ян, сморщенный желтый готтентот-койсанин, по лености и невежеству сел на лошадь Лотара, плохо закрепив седло, и стер ей спину почти до кости. Лотар кулаком ударил его по голове, сбил с ног, располосовал куртку и рубашку на спине ударами пятифутового хлыста из кожи гиппопотама и оставил лежать без памяти в луже собственной крови.

Эта ярость испугала Сантэн и вызвала ее отвращение, потому что со своего места на койке под навесом она видела все подробно. Позже однако, когда она осталась в хижине одна, ее отвращение развеялось и ему на смену пришли необычное возбуждение и тепло внизу живота. «Он опасен, — говорила она себе, — опасен и жесток», и вздрагивала на койке, не в силах уснуть. Лежала и прислушивалась к его дыханию в соседней хижине, и думала о том, что он раздевал ее и касался, когда она была без чувств, и при этой мысли краснела в темноте.