На следующий день он поразил ее тем, как мягок и нежен был, когда держал ее ногу на колене и осторожно снимал с воспаленной плоти полоски ткани и нити. На ноге остались глубокие темные полосы. Он наклонился и понюхал раны.

— Теперь чисто. Краснота — это стремление вашего тела избавиться от швов. Теперь, когда швов нет, заживать будет быстро.

Лотар оказался прав. Спустя два дня Сантэн смогла впервые выйти из хижины с помощью костыля, который он для нее вырезал.

— У меня ноги подгибаются, — жаловалась она, — и я слаба, как Шаса.

— Скоро снова будете сильной.

Он обнял ее за плечи, чтобы поддержать. Она задрожала от его прикосновения и понадеялась, что он этого не заметит и уберет руку.

Они остановились возле лошадей, и Сантэн трепала их по холкам и бокам, гладила шелковые морды и наслаждалась запахом, пробуждавшим воспоминания о доме.

— Хочу снова поехать верхом, — сказала она.

— Анна Сток говорила мне, что вы искусная наездница, она говорила, что у вас был жеребец, белый жеребец.

— Нюаж. — У Сантэн на глаза навернулись слезы, и она прижалась лицом к шее гунтера Лотара, чтобы скрыть их. — Мое белое облако. Он был такой красивый, такой сильный и быстрый.

— Нюаж, — Лотар взял ее за руку, — красивая кличка. — Потом продолжил: — Да, скоро вы поедете верхом. Нас ждет долгое путешествие туда, где вас ждут ваш свекор и Анна Сток.

Впервые Сантэн подумала о конце этой волшебной интерлюдии. Она отстранилась от лошади и через ее спину посмотрела на Лотара. Ей не хотелось, чтобы это кончалось, не хотелось, чтобы он уходил. Но он уйдет.

— Я устала, — сказала она. — Не думаю, чтобы я была готова ехать верхом.

Этим вечером она сидела под навесом и делала вид, что читает, хотя сама из-под опущенных ресниц искоса поглядывала на Лотара. Вдруг он посмотрел на нее и улыбнулся с таким понимающим блеском в глазах, что она покраснела и в смущении отвела взгляд.

— Я пишу полковнику Кортни, — сказал он, сидя с ручкой в руке за складным походным бюро и улыбаясь ей. — Завтра я отправлю в Виндхук всадника, но ему потребуется две недели, чтобы добраться туда и вернуться. Я сообщаю полковнику Кортни, когда и где мы можем встретиться; предлагаю назначить встречу на 19 число следующего месяца.

Она хотела сказать «Так быстро?», но только молча кивнула.

— Я уверен, вы хотите как можно быстрей воссоединиться с семьей, но не думаю, что мы сможем добраться до места раньше.

— Понимаю.

— Однако я буду рад отправить с посыльным и ваше письмо.

— О, это было бы замечательно! Анна, душенька, расквохчется, как старая курица.

Лотар встал из-за бюро.

— Пожалуйста, садитесь. Перо и бумага в полном вашем распоряжении, миссис Кортни. Пока вы заняты, мы с мастером Шасой займемся ужином.

Удивительно, но после того как Сантэн написала начальное приветствие «Дорогая, дорогая Анна!», больше ничего она написать не могла. Все слова казались слишком незначительными.

«Благодарю Бога за то, что ты пережила ту ужасную ночь. Я каждый день с тех пор думала о тебе…»

Дамбу, сдерживавшую слова, прорвало, и они полились на бумагу.

— Нам понадобится вьючная лошадь, чтобы везти это послание.

Лотар стоял у нее за плечом, и она вздрогнула, поняв, что исписала мелким почерком с десяток страниц.

— Мне столько нужно рассказать ей… но остальное подождет.

Сантэн сложила листки и запечатала воском из серебряного ящичка, вделанного в крышку бюро; Лотар подержал горящую свечу.

— Странно, — прошептала она. — Я почти забыла, как держать ручку. Это было так давно…

— Вы не рассказали, что с вами было, как вам удалось спастись с тонущего корабля, как удалось выжить, как вы оказались в сотнях миль от побережья, где, должно быть, вышли из моря…

— Не хочу об этом, — быстро ответила она.

На мгновение перед ее мысленным взором возникли маленькие янтарные лица в форме сердца, и Сантэн почувствовала угрызения совести — зачем она покинула их так жестоко.

— Даже думать об этом не хочу. Пожалуйста, больше никогда не касайтесь этой темы, сэр.

Тон ее был удивительно строгим.

— Конечно, миссис Кортни.

Он взял два запечатанных письма.

— Прошу прощения, но сейчас мне нужно отдать их Варку Яну. Он выедет завтра еще до рассвета.

У Лотара застыло лицо, говорил он коротко, отрывисто, обиженный ее отповедью.

Она смотрела, как он идет к костру слуг; слышала голоса, когда он отдавал приказ Варку Яну.

Когда Лотар вернулся в хижину, она сделала вид, что поглощена книгой, надеясь, что он заговорит с ней, но он уселся за бюро и открыл свой дневник. Это был вечерний ритуал — записи в переплетенном в кожу дневнике. Она слушала, как перо скрипит по бумаге, и негодовала — почему он занят чем-то другим, а не ею?

«У нас осталось так мало времени, — думала она, — а он так безрассудно его тратит».

— Что вы пишете? — спросила она.

— Вы знаете, что я пишу. Мы уже говорили с вами об этом, миссис Кортни.

— Вы все описываете в своем дневнике?

— Почти все.

— И обо мне пишете?

Он отложил перо и посмотрел на Сантэн. Она смутилась под прямым взглядом этих спокойных желтых глаз, но не смогла заставить себя извиниться.

— Вы совали нос в вещи, которые вас не касаются, — сказала она.

— Да, — согласился он, и она, чтобы скрыть смущение, спросила:

— Что же написали обо мне в своем знаменитом дневнике?

— А теперь, мадам, чересчур любопытны вы, — ответил он, закрыл дневник, положил его в ящик бюро и встал. — Прошу прощения, но я должен обойти лагерь.

* * *

Так Сантэн узнала, что не может обращаться с ним так, как обращалась с отцом или даже с Майклом Кортни. Лотар гордый человек и не позволит ей задевать его достоинство; это мужчина, который всю жизнь боролся за право быть хозяином самому себе.

Он не позволит ей воспользоваться его рыцарственностью по отношению к ней и к маленькому Шасе. Она училась не пытаться подчинять его себе.

Утром следующего дня Сантэн поняла, что не находит себе места из-за его холодности и церемонного обращения, но потом разозлилась. «Такая мелкая размолвка, а он надулся, как капризный ребенок, — говорила она себе. — Что ж, посмотрим, кто будет дуться сильней и дольше».

На второй день ее гнев сменился чувством горестного одиночества. Она тосковала по улыбке Лотара, по удовольствию долгих путаных споров, по его смеху и голосу, когда он пел ей.