Полагая, что немцы подойдут к воротам города через два дня, Галлиени и его штаб всю ночь не спали, разрабатывая «диспозиции, чтобы дать бой севернее города, между Понтуазом и рекой Урк», то есть на фронте протяженностью в 45 миль. Река Урк — небольшой приток Марны, впадающий в нее восточнее Парижа.

В тот же вечер в главный штаб поступила информация, которая могла бы избавить правительство от необходимости бежать из столицы. Днем капитану Фагальду, офицеру разведки 5-й армии, принесли портфель, принадлежавший германскому кавалерийскому офицеру из армии Клука. Автомобиль, в котором ехал этот офицер, обстрелял французский патруль. В портфеле убитого немца нашли различные документы, в том числе запачканную кровью карту, где для каждого корпуса Клука были указаны направления движения и пункты, которые должны быть достигнуты в конце каждого дневного перехода. Как следовало из обозначений на карте, вся армия двигалась в юго-восточном направлении от Уазы к Урку.

Главный штаб правильно истолковал смысл находки капитана Фагальда. Клук намеревался, пройдя неподалеку от Парижа, проскользнуть между 5-й и 6-й армиями с тем, чтобы обойти и смять левый фланг основных французских сил. Если офицеры главного штаба и пришли к заключению, что Клук временно отказался от удара по Парижу, то никто из них и пальцем не пошевелил, чтобы изложить свои выводы правительству. На следующее утро полковник Пенелон, осуществлявший связь главного штаба с президентом, доставил Пуанкаре сообщение об изменении направления движения армии Клука, однако никаких предложений Жоффра о том, что правительству не следует покидать город, он не привез. Напротив, главнокомандующий просил указать правительству на необходимость отъезда, поскольку намерения Клука неясны, а его части уже вышли к Санлису и Шантийи, в 20 милях от столицы, и очень скоро Париж может оказаться под прицелом германских орудий. Трудно сказать, какое значение придали Пуанкаре и Мильеран этому маневру Клука, но во время войн и кризисных ситуаций обстановка не кажется такой определенной и ясной, как многие годы спустя. Паническая спешка охватила всех. Пройдя сквозь муки принятия решения, правительство не находило сил, чтобы изменить его. Мильеран, во всяком случае, твердо стоял за отъезд.

Наступило 2 сентября — день Седана. Это были «страшные минуты». «Горе и унижение» президента достигли предела, когда ему стало известно, что правительство покинет столицу в полночь, тайно, а не днем, на виду у парижан. Кабинет настаивал: присутствие президента, с юридической точки зрения, обязательно там, где пребывает правительство. Даже просьба мадам Пуанкаре оставить ее в Париже, чтобы она смогла продолжать работу в госпитале, выполняя свой гражданский долг, получила решительный отказ. На морщинистом лице посла США Майрона Геррика, пришедшего попрощаться с министрами, заблестели слезы.

Геррику, как и многим другим, кто находился тогда в Париже, «страшный натиск немцев» казался, как писал он своему сыну, «почти неотразимым». Германское правительство посоветовало ему переехать из столицы в провинцию — во время боев могли быть «разрушены целые кварталы». Тем не менее он решил остаться и пообещал Пуанкаре взять музеи и памятники под защиту американского флага, как бы «охраняя их от имени всего человечества». В этот час отчаяния, крайнего физического и морального напряжения посол предложил свой план: «если враг подойдет к стенам города и потребует капитуляции, выйти навстречу немцам и вступить в переговоры с германским командующим или с самим кайзером, если это окажется возможным». Как хранитель собственности германского посольства в Париже, принявший на себя эти обязанности по просьбе Германии, он имел право требовать, чтобы его выслушали. Позднее, когда в дружеском кругу подсчитывали тех, кто оставался в Париже в начале сентября, Галлиени счел своим долгом сказать: «Не забудьте, там был еще и Геррик».

В 7 часов вечера Галлиени поехал попрощаться с Мильераном. Военное министерство на улице Сен-Доминик выглядело «печальным, темным и заброшенным». По двору двигались огромные фургоны, до отказа набитые архивами, которые отправляли в Бордо. Все остальное сжигалось. Эвакуация проходила в «мрачной» атмосфере. Галлиени, поднявшись по неосвещенной лестнице, нашел министра одного в пустой комнате.

Теперь, когда правительство уезжало, Мильеран, не колеблясь, ставил Париж и всех, кто в нем находился, под огонь вражеских пушек. Галлиени, отлично понимавший свою задачу, выслушал практически бесполезный для себя приказ защищать Париж «à outrance» — «до самого конца».

— Понимает ли господин министр значение слов «до самого конца»? — спросил Галлиени. — Это значит развалины, руины, взорванные динамитом мосты в центре города.

— До самого конца, — повторил министр.

Попрощавшись, он посмотрел на Галлиени так, как смотрят на человека, которого, вероятно, видят в последний раз. Сам Галлиени был «полностью уверен в том, что погибнет, оставаясь в этом городе».

Несколькими часами позже министры и члены парламента в темноте, в полной секретности, которой многие из них стыдились, несмотря на то, что сами приняли подобное решение, сели в поезд, направившийся в Бордо, сопроводив свой бесславный поступок благородным обращением к гражданам Парижа. «Сражаться и выстоять, — говорилось в опубликованном наутро обращении. — Такова главная задача сегодняшнего дня». Франция будет стойко сражаться, Англия в это время блокирует Германию с моря, перерезав ее океанские коммуникации, а Россия «продолжит свое наступление и нанесет решающий удар в самое сердце Германской империи!» (Сообщать сейчас о поражении русских было сочтено совершенно неуместным.) Чтобы французское сопротивление стало бы еще более эффективным, а французы дрались с еще большим «порывом», правительство «временно», подчиняясь требованиям военных, переезжало туда, где оно сможет уверенно поддерживать постоянный контакт со всей страной. «Французы, достойно выполним свой долг в эти трагические дни. Мы добьемся окончательной победы — несгибаемой волей, стойкостью, мужеством и презрением к смерти!»

Галлиени обнародовал лишь короткое, по-военному четкое сообщение, имевшее целью пресечь распространение слухов о том, будто Париж объявляется открытым городом, и сказать людям правду о действительном положении дел. Он приказал расклеить утром на улицах города прокламации.

Армии Парижа. Гражданам Парижа

Члены правительства Республики покинули Париж, чтобы дать новый стимул обороне страны. Мне поручено оборонять Париж от захватчиков. Я исполню свой долг до конца.

Париж, 3 сентября 1914 года

Военный губернатор Парижа,

командующий армией Парижа

Галлиени

Потрясение жителей столицы было велико, и еще больнее им было оттого, что главный штаб выпускал невразумительные сводки, ничего не сообщавшие о резком ухудшении военной обстановки. Правительство, как могло показаться, вдруг решило без веских причин переехать в другой город. Его ночное бегство произвело болезненное впечатление, которое не сгладило и то, что французы с давних пор с огромной симпатией относились к городу Бордо. Над правительством стали насмехаться, министров называли «toumedos à la Bordelaise» — «говяжьим филе по-бордоски». Следуя примеру своего правительства, толпы людей начали штурмовать вокзалы; это обстоятельство послужило причиной появления пародии на «Марсельезу»: