променять карьеру крупного государственного масштаба на подбитую ветром шинель добровольца. Много загадочного таил в себе этот чистый сердцем человек. В нем было что-то от Шатова. Вечный и неустанный искатель истины, он не умел и не хотел служить ни одному делу, не отдавшись ему целиком. Как и почему засосала его грязная тряпка революции, навсегда останется тайной. Сыграла ли тут роль впечатлительность или жажда служения идеалу? Кто знает? Но что служил он тому, во что верил со всей честностью и жертвенностью своей натуры, для нас, знавших его, не представляло сомнений. К нам он пришел не в поисках поста, как это многие делали тогда. Он пришел занять место в строю. Невтянутый, незнакомый с воинским делом, он с жадностью надевал на себя непосильные вериги. Состоятельный человек, он отдал не только себя, но и все бывшие с ним несколько сот тысяч рублей Добровольческой армии. Занимая столь высокий пост при Временном правительстве, он не мог не знать о жертвенной крови русского офицера. Какая-то капля этой крови упала ему на сердце и сразу смыла весь обман революции. В ее размалеванное лицо швырнул он все, чем наградила она его, и бросился к оставленному храму. Две розы положил вольноопределяющийся Александр Васильевич Калашников к подножию алтаря обретенной им России: белую – своей чистой души и красную – своей крови. Благодарной памятью белых соратников и широким красным пятном на белой пелене снега – их обе приняла Россия!»

«Служить России и бороться за нее», – вот что утверждалось добровольцами. И сугубое значение имело это, когда оно говорилось начальником перед строем своих подчиненных. Одним из таких был командующий 3-й ротой 1-го Офицерского батальона штабс-капитан Пейкер. «Он обожал свою роту, но старался скрывать свою любовь за суровыми требованиями воинской дисциплины. И все же отеческая мягкость всегда чувствовалась в его обращении со своими офицерами», – записано о нем в воспоминаниях. Не сильно ли сказано: молодой офицер – и «отеческая мягкость» в отношении таких же молодых, как и он сам? Но так было, и было для роты вполне нормально: офицеры составили семью-роту и командир роты – ее отец, и его слова перед строем роты – слова ответственные. Штабс-капитан Пейкер говорил своей роте: «Эта война – это общее русское горе и общее русское страдание. Как смеем мы считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовью к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклоняться». Через короткое время штабс-капитан Пейкер был смертельно ранен и умер.

Настроение в батальоне крепло не по причинам, приходящим извне, которых и не было, а внутри его самого. Окончательно все разногласия отпали после посещения в первой половине января батальона генералом Корниловым.

Вот воспоминания об этом посещении нескольких офицеров:

«Одетый в штатское пальто, со ставшим традиционным треухом на голове, генерал Л.Г. Корнилов походил на рабочего. Поздоровавшись и собрав вокруг себя офицеров, он начал говорить о формировании армии, об ее политической платформе, о необходимости вооруженной борьбы с большевиками. «В моей армии место всем, от правых до левых. Здесь нет места только большевикам!» – твердо заявил он. Корнилов говорил о военном и политическом положении России, о необходимости свержения агентов германского генерального штаба. Речь генерала Корнилова, простая и близкая простотой своих слов, его голос, интонация, возбуждали больше, чем выработанные эффекты записных ораторов. За ней чувствовалась страшная личная сила, покоряющая и импонирующая».

«Основным в речи Корнилова было: вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру я на себя. Но вы должны знать – за что я веду борьбу и во имя чего призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ».

Свидетельства говорят, что генерал Корнилов в своей речи коснулся несколько пространно политической базы Добровольческой армии. Он говорил, что все собравшиеся здесь, как и он сам, естественно, имеют свои взгляды и суждения о монархии и республике и свои убеждения касательно будущего устройства России, но что верховным вершителем судеб Родины будет лишь Всероссийское Учредительное собрание, решение которого обязательно для всех.

«Легендарный герой, о котором большинство только слышало, в простой обстановке и обыденными словами сумел вдохнуть в окружавших его офицеров свою веру, свою железную волю к борьбе. Генерал Корнилов пробыл в батальоне около часа, оставив у всех одну мысль: «Он наш Вождь!» Одно чувство: «Он с нами!»

«Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственно всеобъемлющего – за Россию!»

Экспедиции и предприятия

Орудия для армии предстояло добыть любой ценой и в кратчайшее время.

Было известно, что немало орудий имеется в Екатеринодаре и получить их там сравнительно легко. Было и предположение, что доставить их на Дон возможно, однако, при наличии команды сопровождения, которая не побоялась бы применить силу оружия, если будут препятствия. Для этого 4 января была сформирована особая команда в числе 54 человек, под начальством капитана Беньковского: 7 офицеров и 14 юнкеров 1-й батареи, вооруженных винтовками и с 1 пулеметом и 33 офицера 2-й и 3-й батарей.

Уже в Ростове у вагона команды появилась толпа рабочих, кричащая, что «кадеты» едут на Кубань, чтобы утопить мирные станицы в крови. Подошедший патруль разогнал толпу. На станции Кущевка команде сообщили, что на станции Тихорецкая она будет арестована. Это побудило ее направиться к месту назначения по Черноморской железной дороге. Но и там была пробита тревога: станцию Старо-Минскую команда проскочила только угрозой открыть огонь, но на станции Тимошевской в последний момент к ее вагону подошел назвавшийся командиром 2-го Таманского полка некий полковник Фесько и предложил, при условии выдачи оружия, вывести команду из создавшегося положения, после чего команда будет продолжать свой путь, заверив это «честным словом офицера». Поверив, команда сдала оружие и… была арестована и отвезена в Новороссийск в распоряжение властей «Черноморской советской республики».

Судьба арестованных для них самих была совершенно очевидной. Их уже вели на расстрел, как неожиданно было изменено решение, и их посадили в тюрьму. Оказалось, как они узнали, Кубанское краевое правительство, по просьбе генерала Алексеева, заявило Новороссийскому Совету, что судьба ста пятидесяти видных красных деятелей, захваченных на Кубани, будет зависеть от судьбы арестованных офицеров, и кроме того, с