что в Польше живет трехмиллионная еврейская масса, которая вследствие переполнения городов особенно нуж­дается в эмиграции для того, чтобы дать место малоземельному крестьянству, переходящему из деревни в город для мелкого тор­га. В варшавском сейме об этом говорили откровеннее: три мил­лиона евреев, десять процентов всего населения, слишком обре­менительны для такой бедной страны, как Польша. Еврейские де­путаты напрасно напоминали о первой статье конституции, гла­сящей, что «Польская республика есть достояние всех ее граждан». Правые открыто противоставили этому принцип «Польша для по­ляков», а другие политики делали это прикровенно. Антисемитс­кая печать развила небывало резкую пропаганду, без всякой по­мехи со стороны цензуры. Через месяц после смерти Пилсудского произошел большой погром в Гродно (июнь 1935 г.): много ев­рейских квартир и лавок было разрушено, много избитых и ране­ных. Когда дело дошло до суда, то прежде всего приговорили к тюремному заключению оборонявшихся евреев, а потом уже вы­несли более мягкий приговор погромщикам. С тех пор по всей Польше пошла полоса погромов, в которых была видна рука силь­ной организации.

1936 год был сплошь погромным. Эксцессы были тесно связа­ны с системой бойкота еврейской торговли, допускавшейся властя­ми. На этой почве произошел, между прочим, кровавый погром в местечке Пшитык, близ Радома (10 марта). Крестьяне соседних дере­вень, подстрекаемые эндеками, приехали на своих телегах на базар и опрокинули там стойки с товарами еврейских торговцев. Евреи ока­зали сопротивление и стали гнать с рыночной площади буянов, ко­торые в испуге пустились бежать на своих телегах обратно в дерев­ню. Тогда вмешалась полиция и вернула крестьян на рынок. Поощ­ренные сочувствием полиции, крестьяне врывались в еврейские дома, грабили, а местами убивали. Некоторые евреи оборонялись, а один юноша выстрелил через окно, чтобы отпугнуть нападавших, при­чем был убит один из погромщиков. После окончания битвы были произведены аресты среди нападавших и защищавшихся, а когда дело дошло до суда, погромщики (даже убийцы целой семьи) были частью оправданы «за недостатком улик», частью приговорены к легким наказаниям, между тем как оборонявшихся евреев приго­ворили к многолетнему тюремному заключению. Такое отноше­ние властей и суда поощряло пропаганду погромов, к которым эндеки открыто призывали в своей прессе. Нападения на евреев приняли эпидемический характер. Правительство запретило еврей­ским газетам употреблять слово «погромы», чтобы не ронять пре­стиж Польши за границей, и газеты могли употреблять только слово «происшествия» (Geschehnissen) даже в сообщениях о кро­вавых погромах, но читатели уже понимали этот условный тер­мин. Правду о таких «происшествиях» можно было, впрочем, уз­нать из обращенных к правительству запросов еврейских депута­тов в сейме или сенате.

Сам премьер-министр Складковский должен был в сейме от­крыть правду, что в одном Белостокском воеводстве было отмечено 348 «антиеврейских выступлений» в 1936 году. Что же предпринима­ло правительство для прекращения этих разбоев? На запросы еврей­ских депутатов сейма министр ответил: «Бить евреев нельзя, но бойкотировать — сколько угодно» (owszem). Это крылатое слово облетело всю страну, как официальное разрешение бойкота, но наивный министр сам не рассчитал, к каким последствиям приве­дет его слово. Пошла бесконечная полоса «происшествий»: отря­ды польской молодежи, организованные партией эндеков и осо­бенно ее хулиганским крылом наровцев ставят пикеты у еврейских магазинов и даже мелких лавочек или стоек (страганы) на рынках и не допускают туда христианских покупателей, причем полиция им не мешает во имя свободы бойкота; но эти пикеты неизбежно вызы­вают столкновения, которые весьма часто кончаются эксцессами. Так получается перманентный погром. Газеты часто сообщают об изби­ениях евреев на улицах, о бросании камней или петард в окна еврей­ских магазинов и тому подобных насилиях. Крик ужаса вырвался у еврейских депутатов сейма и сената в воззвании к еврейскому наро­ду (конец июня 1936 г.): «Мы стоим в огне беспримерной, неравной борьбы. Нет безопасности жизни, здоровья и имущества еврейского населения, нет для нас даже права на самозащиту. Хозяйственный бойкот, осуществляемый грубейшим способом, доводит еврейское население до полного разорения и деклассирования».

Правительство не реагировало и на «избиение младенцев», ев­рейской молодежи в высших учебных заведениях. В течение целого ряда лет прочно установился такой «порядок учебного года» в Польше. Осенью собирается польская академическая молодежь, ос­веженная притоком новых студентов, только что кончивших сред­нюю школу, где учителя снабдили их достаточным запасом юдофо­бии в дополнение к полученному в родительском доме. Молодая энер­гия человеконенавистничества бьет ключом и изливается на голо­вы еврейских студентов, которых бьют палками и кастетами в сте­нах университета, выгоняют из аудиторий, сбрасывают с лестниц, часто тяжело ранят и калечат. Буянов обыкновенно не усмиряют (из уважения якобы к университетской автономии полицию в зда­ние не пускают), а только иногда закрывают школу на несколько дней, с тем чтобы после открытия началась новая кампания. Из­битые, часто окровавленные, еврейские студенты не сдаются: с опасностью для здоровья и жизни они являются на лекции и про­ходят учебный курс с тем же усердием, с каким их польские «това­рищи» проделывают курс бокса на их спинах. В последнее время буяны придумали новую тактику: они требуют, чтобы еврейские студенты сидели не рядом с польскими, а на особых скамьях с ле­вой стороны аудитории (левизна есть наихудший порок для реакци­онного польского студенчества), как бы в особом академическом гет­то. Возмущенные еврейские студенты резко протестуют против это­го рецидива средневековья и не садятся на особые скамьи, а так как их не пускают на общие скамьи, то им приходится стоять у стен во время лекций, что опять приводит к столкновениям и из­биению беззащитного меньшинства. Министерство просвещения, от которого буяны требовали легализации гетто, долго не решалось на меру, которая явно была бы грубым нарушением конституцион­ного равенства, но к началу нового академического года (1937-1938) министр придумал выход из трудного положения: он разрешил рек­тору каждого учебного заведения поступать по своему усмотрению в деле распределения учащихся по скамьям. Большинство ректоров решило вопрос в пользу гетто, и только немногие прогрессивные профессора воспротивились этому. Евреи продолжают стоять на сво­их «постах», и позорнейшие насилия в высшей школе не прекраща­ются[39]. Протесты многих университетов Европы и Америки против варварства в храме науки не подействовали на польских жрецов, и новому варварству не видно конца.

Общественная атмосфера Польши отравлена. Отравленные души бушуют и в школе и на улице. 1937 год принес евреям, кроме множества мелких эксцессов, несколько кровавых погромов, из коих наихудшие были в Брест-Литовске и в Ченстохове (май и июнь). В обоих случаях страсти разгорелись из-за случайной дра­ки поляка с евреем, кончившейся печально для поляка. В Бресте мо­лодой мясник убил полицейского, пришедшего для контроля в мяс­ную лавку, а в Ченстохове другой еврейский мясник убил в споре нетрезвого польского носильщика. Об умышленном убийстве не мог­ло