кривой имеется не только двойная точка 3–7, но и две тройные точки 1 и 5 (которые можно соотнести со стояниями планеты), что дает нам в сумме целых восемь пересечений эклиптики, а это уже катастрофически далеко от реальности, однако, очевидно, данный момент игнорировался.

Таким же образом пятая сфера помогала исправить ошибки Евдокса при описании движения Венеры, особенно если учесть, что пути 1-2-3-4-5, 5-6-7-8-1, а также обе малые боковые восьмерки, планета проходит за одинаковое время, и это позволяет объяснить разную скорость при синодическом обращении. Нужно лишь прибавить время стояний к движению в одном из направлений (хотя по той же логике, время стояний можно прибавлять и к обратному движению, либо делить поровну). Для Меркурия, в отношении которого теория Евдокса и так была достаточно хороша, Каллипп тоже добавил еще одну сферу, что, безусловно, лишь еще лучше привело полученную траекторию к данным астрономических наблюдений.

Работая над движением Солнца, Каллипп учел открытые Метоном и Евктемоном отличия в продолжительности времен года. За прошедший век греки очень далеко продвинулись в этом вопросе, и принятые Калиппом цифры (95 дней для весны, 92 — для лета, 89 — для осени, 90 — для зимы) отличались от реальных лишь на несколько часов, хотя у Евктемона погрешность достигала 2 дней. Чтобы добавить неравномерность к движению Солнца по эклиптике, потребовалось ввести две дополнительные сферы, которые давали небольшую гиппопеду длиной 4°, обеспечивая тем самым весьма точное соответствие наблюдениям. Точно так же две сферы были добавлены к модели движения Луны, что давало гиппопеду длинной 12° (и 9′ в ширину, чем можно было попросту пренебречь), которая обеспечивала эллиптическое неравенство движения Луны, о котором не мог не знать любой хоть сколько-то внимательный наблюдатель — настолько оно явно.

Как несложно подсчитать, общее число сфер в теории Каллиппа возросло до 34 штук, что все еще оставалось достаточно скромным значением, учитывая то, как много объясняла предлагаемая модель. Насколько можно было ее использовать для реальных вычислений (вычерчиваний) будущих или прошлых положений планет на небе — вопрос открытый, но, вероятно, точность построений оставалась удручающей даже после добавления всех вспомогательных и уточняющих сфер. Тут сказывалась как ограниченность самого подхода, так и низкое качество наблюдений.

Так или иначе, но в работах Евдокса и Каллиппа мы впервые встречаем результат взаимодействия математической теории, построенной на основе общих метафизических (и эстетических) соображений, и тщательных наблюдений за естественным ходом вещей. Таковым станет путь развития астрономии в последующие века, и можно без всяких сомнений утверждать, что это была дорога к современной науке. Впрочем, данная дорога оказалась не менее извилистой, чем сами планетарные движения.

Концентрические сферы Аристотеля

Насколько можно судить, и Евдокс и Каллипп не считали свои сферы реальными, но использовали их просто в качестве вычислительных механизмов, тогда как Аристотель, напротив, захотел сделать данную теорию материальной. Для него, ищущего Идею в конкретных явлениях, планетарный механизм, безусловно, существовал в действительности. Более того — такой механизм обязан был быть единой конструкцией, а не простым набором отдельных моделей, ведь вселенная является суммой частей, каждая из которых важна для концепции целого. Хотя, если оставаться честными, астрономия мало интересовала Аристотеля. Он много говорит о структуре и принципах устройства космоса, но по большей части просто анализирует смыслы различных слов и крайне редко прибегает к результатам систематических наблюдений.

В своем труде «О небе» Аристотель руководствуется исключительно метафизическими аргументами и приходит к выводу, что вселенная никак не может быть бесконечной, ведь тогда любому очень удаленному от Земли небесному телу придется, совершая суточный оборот, двигаться чрезвычайно быстро: описывать очень длинный круг за 24 часа, но это кажется невероятным. Тут нужно помнить, что возможность существования пустоты не допускалась, поэтому движение планет полагалось осуществляемым через среду, сопротивление которой пропорционально скорости тела, и для бесконечной скорости мы получаем и бесконечное сопротивление, что абсурдно, ведь выходит, что очень быстро двигающее тело попросту не сможет двигаться.

Для самой вселенной Аристотель выбирает форму шара, как наиболее совершенную и способную занимать одно и то же пространство при вращении. Шарообразный мир, безо всякого сомнения, должен состоять из вращающихся (ведь это самое совершенное движение) сфер и размещенных на них шарообразных объектов. Божественная первопричина движения находится снаружи, и передает свое влияние от внешней сферы к центру мира. Вращения сфер могут быть исключительно равномерными, ведь иначе внешней движущей силе потребовалось бы усиливаться и ослабевать, а это совсем не так совершенно, как постоянное воздействие. Отдельные части сфер также не могут двигаться относительно друг друга, ведь иначе бы изменялась форма созвездий, но подобного никто не наблюдал (этот аргумент применим лишь к звездной сфере, но распространялся на все остальные по аналогии).

Далее Аристотель объясняет, почему он отказывает небесным телам в самостоятельном движении. Полагается, во-первых, что они не могут вращаться вокруг своей оси, ведь этого не делает Луна, которая всегда повернутая к нам одной и той же стороной, а другие звезды и планеты не должны ничем принципиально отличаться от Луны. На самом деле тот факт, что мы всегда видим лишь одну половину Луны, как раз и означает, что она совершает один оборот вокруг своей оси за один лунный месяц, но Аристотель, похоже, этого не понимал. Во-вторых, небесные тела не могут двигаться и поступательно, поскольку их шарообразная форма наименее пригодна для такой формы движения. Из всего сказанного вытекает, что обращаться должны именно сами сферы, которые, как теперь несложно понять, обязаны быть материальными, иначе неясно, как вообще возможны движения небесных тем. Правда, в другом месте Аристотель указывает, что планеты не могут вращаться вокруг оси еще и потому, что они движутся поступательно, а иметь сразу два различных движения — менее совершенно, чем одно. При этом не совсем ясно, отчего бы планетам не вращаться, ведь они, по сути, покоятся на вращающихся сферах, то есть не движутся поступательно. Возможность вращения самой Земли опровергается тем, что для нее (и ее частей) естественным является прямолинейное стремление вниз к центру мира, а не круговое движение, естественное для лишь надлунного мира.

Пифагорейскую концепцию музыки сфер Аристотель принимать отказался: если бы столь огромные тела производили хоть какой-то шум, то он неизбежно оказался бы столь оглушительным, что все бы его заметили. С другой стороны — отсутствие космического грохота, как раз и подтверждает, что звезды и планеты не движутся сами через среду (делать это бесшумно невозможно), но вращаются вместе со средой (с материальными эфирными сферами).