помню до сих пор и иногда повторяю про себя, молясь за Катерину. Молитва, пробуждающая божественную силу созидания, включающая нас, мелких людишек, в мистерию любви и зарождения жизни.

О Господь наш, силою власти своей сотворивший сущее из несущего, и от начала мира сотворивший человеческое существо по образу своему, и сотворивший мужчину и женщину, и освятивший их союз, дабы стали они существом единым, союз счастливый и благословенный, не отменимый ни карою за первородный грех, ни Всемирным потопом; о Господи, обрати свой милостивый взор и возьми под защиту эту слугу твою, дабы могла она влачить иго любви и мира и во Иисусе Христе была супругой верной и целомудренной, да будет она угодна мужу своему, как Ревекка, да будет летами и верностью подобна Сарре, да будет скромна и степенна, стыдлива и благонравна, плодовита в потомстве, непорочна и чиста; да будет ей в конце уготована участь соединиться с прочими блаженными в Царствии Небесном; и да достигнут оба супруга желанной старости и увидят детей своих детей до третьего и четвертого колена. Аминь.

Четвертое колено – это, наверное, слишком, но первенцев наших дочерей нам уже посчастливилось увидеть. Прошли годы. Ни быстро, ни медленно. В нужном ритме, ритме природы, как весна сменяет зиму, а осень – лето. Время смягчило обиды, непонимание. Как и предсказывал старина Антонио, едва только стало известно, что Катерина в тягости, мой отец Пьеро позвал нас жить в Кампо-Дзеппи. Счастье переполняло меня не только потому, что я наконец вернулся в край, где родился, в дом, где вырос, но прежде всего потому, что я видел, как счастлива Катерина. Слепленная со мной из одного теста, рожденная свободной под бескрайним небом, на лоне природы, она наконец смогла осуществить свою мечту вернуться к настоящей, подлинной жизни в окружении растений и животных. Я бросил печь и снова, как в былые времена, стал трудиться на земле, которую старик Пьеро уже не мог обрабатывать в одиночку.

В 1454 году родилась наша первая дочь Пьера, затем, примерно с равными перерывами в два-три года, Мария, Лизабетта, Франческо и Сандра, как раз вовремя, чтобы Катерина успела каждого вскормить живительным молоком. Всех детей окрестил добрый священник из Сан-Панталео сер Франческо Гвидуччи, все родились практически без мучений, поскольку путь уже был проторен. Марию Катерина и вовсе родила за стогом, выйдя как-то поработать в поле у ручья, управилась со всем сама, перерезав серпом пуповину, омыла дитя проточной водой, завернула в платок, и я, вернувшись домой, обнаружил малышку уже спящей в колыбельке. Казалось, моей жене самим Господом нашим было уготовано зачинать и порождать новую жизнь.

А что же Леонардо? Катерина, пока могла, кормила его грудью, прекратив, лишь когда живот у нее снова раздулся из-за Пьеры. Малыш к тому времени подрос, стал здоровым и крепким, начал сам ходить и даже говорить, хотя и довольно забавно, поскольку с губ его то и дело срывалось какое-нибудь непонятное словцо, подслушанное, должно быть, у матери, когда та напевала ему одну из своих нежных протяжных песен или таинственных колыбельных. Мы вернули внука дедушке Антонио и монне Лючии, и те были рады его принять, однако Леонардо наотрез отказывался расставаться с мамой, пока мы не объяснили, что он в любой момент может с нами увидеться. С тех пор Франческо, на которого свалились все заботы о владениях отца, несколько лет подряд только и делал, что возил Леонардо на спине своего мула из Винчи в Кампо-Дзеппи и обратно. Мы так полюбили этого вечного мальчишку, обожавшего, подобно нам самим, сельскую жизнь, что, ни на секунду не усомнившись, окрестили тем же именем нашего единственного сына, а самого Франческо позвали крестным. Чуть позже, когда Леонардо уже сравнялось лет шесть или семь, дядюшке Франческо по-прежнему приходилось сновать туда-сюда, но только для того, чтобы забрать сорванца, который, ускользнув от не слишком бдительного ока монны Лючии и перебравшись через каменную ограду, тайком уходил вверх по оврагу, откуда спускался вдоль течения Винчо, полями и виноградниками, прямо к маминому дому, где Катерина, живое воплощение плодородия, бывшая в ту пору в самом расцвете детородного возраста, неизменно носила под сердцем или кормила грудью одну из его младших сестричек.

Счастливое выдалось время, хотя и трудное. Земля была уже не столь щедра к тем, кто на ней работал: похоже, она тоже состарилась и родила теперь все меньше и меньше. С оставшейся у отца части Кампо-Дзеппи, где работал я, мы снимали всего по четыре четверика пшеницы да четыре бочки вина в год. Долю моего брата Якопо и вовсе пришлось продать властному соседу, богачу по имени Луиджи ди Лоренцо Ридольфи, жившему во Флоренции и, вероятно, даже не подозревавшему ни о нашем существовании, ни о наших тяготах; дело мы имели с его управляющим, Арриго ди Джованни Тедеско, но тот, по крайней мере, был другом старины Антонио и восприемником Леонардо; в дальнейшем Якопо суждено было распродать и прочие свои земли. В 1459 году я, дабы избежать налогообложения, подал кадастровую декларацию, подтвердив, что не владею ни имуществом, ни ремеслом, а живу в отцовском доме и на его иждивении. В той же бумаге я впервые рядом со своим именем и именами дочерей, Пьеры и Марии, увидел имя жены: монна Катерина. Правда, распознал я его с трудом, поскольку читать так и не научился, а заполнить бумаги и отнести их в контору поручил другу, Симоне ди Стефано ди Камбио.

Стали уходить старики, словно листья, что опадают по осени, сперва мой отец Пьеро, следом Антонио. Потом пришло время распрощаться и с маленьким Леонардо: парнишка не мог больше оставаться под присмотром монны Лючии, нужно было заняться образованием, которое обязался дать ему отец и которое здесь, в округе, он никак не мог получить. Вместе с племянником, пускай и неохотно, вынужден был уехать и Франческо, поскольку брат, сер Пьеро, решил предложить ему достойный способ обустроиться в городе: жену Алессандру, младшую сестру Альбьеры, а в придачу жилье и работу в лавке тестя-чулочника. Но все же наш друг с куда большей радостью предпочел бы остаться в деревне. И вот в один печальный день оба они, Франческо и Леонардо, пришли к нам попрощаться и, прежде всего, обнять Катерину, что, не переставая кормить грудью малыша Франческо, была уже беременна Сандрой. Мы долго стояли у дверей, глядя, как удаляются верхом на муле дядя и племянник, пока их фигуры не скрылись за поворотом к Сан-Панталео.

Однако расстались мы не