навсегда. Франческо-дядя, как только смог, вернулся в деревню, во владения, принадлежавшие старине Антонио, которые он унаследовал, разделив имущество с братом. Что до Леонардо, отец поначалу еще пытался дать ему достойное образование, выучив счету и чтению, но, видя тщетность этих стараний, предпочел в итоге отдать сына в мастерскую ремесленника. С тех пор парнишка при пособничестве дядюшки при первой же возможности сбегал обратно в Винчи, а оттуда к нам. Когда он появлялся в Кампо-Дзеппи, зачастую внезапно, безо всякого предупреждения, мы были невероятно счастливы, разве что у Катерины, уже не слишком молодой, изнуренной многочисленными беременностями, случалось, подкашивались от радости ноги и заходилось сердце, если ее сын вдруг выскакивал из зарослей бирючины, служивших живой изгородью, как когда-то, давным-давно, в его раннем детстве, на него самого прыгал из засады черный плутишка-кот деда Антонио.

Матери Леонардо неизменно преподносил подарок: серебряную безделушку, забракованную в мастерской, фибулу для чоппы, кусочек ароматной серой амбры, украденный неизвестно где, пузырек дистиллированной эссенции с ароматом цветков апельсина, впрочем, Катерина сказала, что аромат этот слишком сильный, мол, она предпочитает духи, которые делает сама, по старинному варварскому рецепту, замочив в холодной воде очищенный миндаль, цветки розы и жасмина, лаванду и дикие травы, известные только ей одной. Искать их она, словно ведьма, отправлялась в поля на рассвете, когда стебли еще мокры от росы.

А еще сын всякий раз приносил ей несколько листков бумаги, как больших, так и маленьких, не исписанных, однако, нервным почерком его деда или отца, тем самым, что был сильнее рукопожатий и данного слова: его мы, крестьяне, быстро выучились бояться, поскольку письмена эти содержали лишь напоминания о долгах да обязательствах, о землях, договорах и арендной плате, об осуждении и отлучении. Нет, на листках, что Леонардо дарил матери, были только рисунки: на одних – цветы и плоды, растущие исключительно в полях да в лесу, лилии, розы, гладиолусы, ягоды ежевики; на других – драпировки в замысловатых складках тонкого льна, похожие на неупокоенных безголовых призраков; но по большей части ангелы с закрытыми глазами или улыбающиеся женщины в великолепных драгоценных уборах.

Леонардо рассказывал, что рисовал, думая о ней, и просил позволения сделать набросок ее лица с натуры, чтобы лучше запомнить, ему ведь тогда как раз предстояло писать первую картину, «Благовещение». Но Катерина с милой, неуловимой улыбкой всякий раз говорила «нет» и другие странные вещи, недоступные моему пониманию, что с образами нельзя играть, мол, образы священны, они – часть загадки творения, символы божественного присутствия и всегда содержат в себе душу, жизнь и красоту того, что олицетворяют: цветка, птицы, женщины… Потом брала из рук сына, который слушал ее, раскрыв рот, кусочек сангины и принималась рисовать: узлы, причудливые сплетения ветвей, растений и цветов. Леонардо зачарованно следил за движениями ее руки, а она объясняла: это сплетения жизни, любви, наших историй, что в конце концов, даже если мы отдаляемся друг от друга, всякий раз сводят нас снова. И, взглянув на меня, едва заметно пожимала кончики моих пальцев.

Катеринины кисти, длинные, изящные и в то же время такие сильные, уверенные, Леонардо просто обожал. Ему все время хотелось поразглядывать их, погладить, запечатлеть на бумаге каждое положение, каждый жест. Но Катерина только улыбалась и, назло ему или в шутку, прятала руки под гамуррой. А потом заводила беседы, рассказывая истории из своей прежней жизни, сказки о животных и сверхъестественных существах, о прошлом, об утраченном мире, и он зачарованно слушал, открыв рот, с одной и той же ребяческой гримасой, которую сохранял, даже приезжая к нам уже взрослым мужчиной. Сказать по правде, я чуточку завидовал их близости. Желание поговорить одолевало Катерину только в присутствии Леонардо, со мной и со всеми прочими, даже с собственными детьми, она была так молчалива, что казалась немой, хотя мысли свои доносила вполне ясно и даже получше нашего: без единого слова, жестом, глазами, улыбкой. Мы с ней, прожив вместе почти сорок лет, толком ни разу и не разговаривали. То есть, я имею в виду, не разговаривали словами. Да и нужно ли было? Зато наши тела общались непрерывно. И наши глаза. Мы все делили молча: тяжкий труд в поле, пот, а в суровую пору – и голод, невзгоды, горделивую нищету.

Меня же Леонардо частенько расспрашивал о солдатской жизни и о войне, да только не больно-то я хотел эту дрянь вспоминать, еще и потому, что вообще не любитель трепать языком, а уж тем более о себе. Я к тому времени бросил свою печь, но он еще долго просился со мной туда, где я копал когда-то глину и, случалось, находил странные окаменелости, вроде ракушек, которым, казалось бы, место не в полях, а в море. Парнишка говорил, это потому, что здесь давным-давно тоже было море, но потом ушло, все ведь меняется. Однажды он захотел поглядеть, как я замешиваю глину, а после собственными руками, пальцами, так похожими на материнские, наскоро вылепил несколько головок ангелов и улыбающихся детишек и еще пару, особенно меня насмешивших: одну пухлую, ухмыляющуюся, другую свирепую, со свернутым набок носом, дядю Франческо и дядю Аккаттабригу. Я думал снести их в Баккерето, чтобы обжечь в тамошней печи, да не успел, к тому часу, как Леонардо собрался уходить, младшие дети, играя, оставили от них только мелкое крошево. Подобная же судьба, должно быть, постигла и его рисунки, разодранные котом или ставшие горсткой пепла в очаге.

Лицо Леонардо, с течением времени обретавшее все большее сходство с Катерининым, омрачало лишь одно: после переезда во Флоренцию ему запрещено было, обращаясь к матери или упоминая о ней, употреблять слова «мать» или «мама»; Катерина для него всегда оставалась просто Катериной; матерью же он мог называть только мачеху, монну Альбьеру. В 1464 году эта несчастная женщина, потерявшая первого ребенка, девочку, умерла совсем еще молодой, рожая вторую. Сер Пьеро немедленно женился повторно на Франческе Ланфредини, но через несколько лет она тоже скончалась, так и не подарив ему детей. Сер Пьеро женился еще, и не один, а целых два раза, обзаведясь многочисленным потомством; но Леонардо к тому времени уже отправился в одиночку покорять мир. Последний раз мы видели его в 1478-м, когда Леонардо, бежав из разъяренной, залитой кровью после заговора Пацци и ответной мести Медичи Флоренции, нашел убежище у дяди Франческо. 3 мая я виделся с ними обоими в замке, после чего вместе с членами городского совета согласовал с братьями да Винчи, Франческо и отсутствующим сером Пьеро, долгосрочную аренду