— Ага, вот она ханжеская, лицемерная речь белого мужчины! — воскликнула активная черная тетенька, и опять понеслось.

Черная дама, по служебному состоянию чиновник в организации «Равных возможностей», а по зову сердца мусульманская активистка, видела свой долг в неуклонной защите черных братьев и их прав. К моему удивлению, права она толковала расширенно, как предпочтение любой черной кандидатуры на каждое место и всякую должность, невзирая на различие в образовании и профессиональном опыте. Так она видела расовую и социальную справедливость.

Ее откровенные высказывания были поддержаны черными мужчинами, правда не в столь резкой форме, скорее с научно-социальным уклоном. Их позиции соотносились примерно, как идеологический уровень директрисы районной школы-восьмилетки (в советские времена) и платформа вузовского профессора марксизма-ленинизма. И вообще, чем дальше, тем больше в заграничных спорах слышались до боли знакомые мотивы.

Дискуссанты произносили: «черная власть», «черная культура», «особое черное мировосприятие», а мне слышалось: «уникальные традиции», «особый путь» и «национальные ценности». Общим было упрямое стремление обособиться, желание отвергнуть чужой опыт, даже позитивный, и гордо идти своим уникальным путем, невзирая на видимые издержки.

Вполне возможно, что продолжались последствия культурного шока, и мне только казалось, что черные мальчики и ретивая черная дама произносят речи, почти текстуально повторяющие доводы национальных патриотов всех мастей. Только вместо прилагательного «русский» и существительного «духовность» они употребляют параллельно: «черный» и «власть».

Белая часть аудитории давно решила скромно молчать и лишь вежливо улыбалась. По всей видимости, хорошее воспитание подсказало правильную тактику, подобную той, какой я успешно пользовалась с графоманами всех степеней душевных уклонений.

Очень скоро к всеобщей радости и облегчению наступило время обеда. Краткий прием пищи и час на неформальное общение дали возможность вступить в серию личных бесед с иными участниками конференции. Швейцарская манерная девушка поболтала со мной, как европейская дама с европейской дамой, пожаловалась, что местные жители слишком серьезны, и пригласила, когда попаду в Цюрих, обязательно заглянуть к ней. Я пообещала.

Симпатичная черная художница по имени Сэнди, (тонкая, высокая и одухотворенно красивая) советовала не слушать дураков и не обижаться на них (она имела в виду теоретиков черной власти). Мы с Сэнди отлично поговорили об искусстве, свободе творчества и русской литературе. Крупный администратор и многострадальный белый мужчина Стивен толково поспрашивал о политической и экономической ситуации в России, затем представил коллеге-бизнесмену, огромному красавцу, уроженцу Гавайских островов. Тот был одет с блистательным вкусом и держался как член королевской фамилии — в жизни не видала более импозантного мужика! (Хотя он был не белый и не черный, а оттенка старого золота.)

Жанин привела коллегу, кудрявого рыжего доктора с русско-еврейской фамилией, и мы с ним поболтали с такой непринужденностью, как будто его предки не выехали из черты оседлости сто лет тому назад, а мы с ним учились в одной школе в московском переулке. Английский язык впечатления не умалял.

На крылечке у парковки, куда я выбежала на секунду выкурить сигарету перед последним заседанием, мне составил компанию эфиопский Аполлон, поборник черной власти. Слава Богу, о ней собеседник не заикался, а желал завязать персональное знакомство. Я еле открутилась от его авансов. Не хотелось наносить человеку расовую обиду, но бабников не люблю: ни белых, ни черных, никаких. Занимался мой собеседник чем-то очень престижным в рекламном бизнесе и ездил на машине марки «Корвет». Как ни тщилась растленная западная цивилизация, угнетения в данном случае не произошло, либо оно выразилось в формах, незаметных со стороны.

Вечернее и последнее заседание свело участников в первоначальные группы, потом они слились в общем прощальном акте в университетской церкви. Еще вчерашним днем в случайно подобранной группе люди смотрели один на другого без интереса и желали расстаться, как можно скорее. На следующий вечер, побыв вместе совсем чуть-чуть, доспорившись до хрипоты и почти до личных оскорблений, собравшиеся ощутили узы общности и братства, весело поболтали о пустяках, обменялись комплиментами и координатами, пропели детскую песенку, взявшись за руки, и без исключений перецеловались и переобнимались. Доверие было оказано и мне. Странные и замечательные люди населяют далекую страну Америку!

Акт в церкви прошел не так сердечно, но более торжественно. Наконец закончилась церемония закрытия, участники высыпали вовне и разбрелись по средствам передвижения. Трое соотечественных коллег тепло простились со мной и пообещали, что будут рады видеть меня в самолете.

Доктор Жанин Бивен, более замученная, чем обычно, поманила меня в «Хонду» и безропотно повезла в серых сумерках к месту временного проживания. По пути мы с ней наметили план дальнейших действий. Утром в четверг ей предстояло общее собрание научного персонала прошедшей конференции. Оказалось, что для них работа только начинается, мы болтали, а они будут анализировать и систематизировать до мокровкиного заговения. Ввиду вышеизложенных причин доктор Жанин будет лишена удовольствия видеть меня вплоть до шести часов. Ровно в шесть она заедет за мной, мы с ней перекусим и отправимся за результатами к милой Октавии. Жанин надеялась, что обойдется без неприятных неожиданностей.

Уже синим тропическим вечером «Хонда» добралась до Борисова жилища, сияющие золотом огни трассы мелькнули в последний раз рядами ярких бус и исчезли в благоуханной ночи. Машина развернулась у подъезда, и я направилась к дверям под стрекотание цикад и в сопровождении святлячкового эскорта. Совсем как на Кавказе в былые дни.

Утром четверга я проснулась в 10 часов утра по местному времени, перекусила и отправилась на прогулку по окрестностям. Ровно через 15 минут я поняла, почему одинока в этом занятии, и жилой квартал безлюден, как в ранних фильмах Бергмана и в плохих снах. Июльская жара опустилась на плечи и слепила глаза. Только безумец гуляет по улице в тропических широтах, когда солнце круто идет в зенит. Несолоно хлебавши, я вернулась обратно, схватила купальные принадлежности и обосновалась в бассейне, пока солнце не достало меня и там. Дома я приняла дополнительный прохладный душ и провалилась в сон до четырех с половиною часов. Удивительно идиотское времяпрепровождение в столице чужой страны, надо сказать, но монастырь исподволь диктовал свой устав.

К шести часам я не сумела преодолеть сумеречное состояние души и вылезла из подъезда к прибытию Жанин в шортах, маечке без рукавов и сандалиях на босу ногу. Надеть на себя что-либо другое, в особенности платье или туфли, представлялось верхом безумия в начинающийся горячий вечер. Жанин заметила, что американская летняя униформа мне идет. Сама она щеголяла в очередном льняном костюмчике и туфлях на шпильках, воплощенная элегантность, как всегда.

Опять к Октавии направлялись европейские вымогательницы тайн, но теперь одна из них маскировалась под местную жительницу. Безусловно, в шортах и без чулок жизнь казалась чуть легче в этой духовочной стране, поэтому в шортах разгуливали по улицам даже старушки с подсиненными кудрями.