После дилетантского ответа публика явно потеряла ко мне интерес. Черная часть списала меня по белому ведомству и начала планомерную атаку на белое меньшинство, огульно обвиняя в расизме и всех грехах против прошлых и настоящих поколений чернокожих братьев. Белое меньшинство, представленное одним джентльменом и двумя дамами, вежливо оправдывалось, объясняя, что сочувствует и лично никогда не принимало участия в угнетении. Их персонально согласились простить, но остальному белому населению, такому же правительству и всей пошлой белой цивилизации сильно досталось.

Козлом отпущения оказался презренный белый мужчина (не присутствующий, а символический), каковой построил эту тюрьму тела и духа (западную цивилизацию), умышленно держит в ней и злонамеренно угнетает остальных, в том числе белых женщин, а последние не спешат понять свое унижение и воспротивиться. Присутствующий дяденька только ежился под градом страстных обвинений, а тетеньки колебались. Не знали, стоит ли признать себя жертвами угнетения и встать в ряды протеста или пощадить беднягу.

Мне, как можно догадаться, места в духовных баталиях не нашлось. Меня никогда не угнетали ни белые, ни черные мужчины, а западную цивилизацию, отвергнутую черным большинством, я вкушала всего три дня, и не успела заметить, чтобы эта страна была столь несчастна и безнадежна. У меня имелись иные критерии бедности и богатства, свободы и угнетения. Однако, если бы я рискнула высказать черным братьям и сестрам свое мнение, боюсь, что меня линчевали бы на месте.

Поэтому я помалкивала и ближе к обеду услышала, что аудитория спонтанно разделилась по другому признаку. Черные женщины объединились, дали роздых белым угнетателям и стали дружно упрекать черных мужчин, в том числе и присутствующих. Оказалось, что черные мужчины совершили в целом и по отдельности черное предательство. Сдались на милость алкоголю, наркотикам и беспечному образу жизни, предоставив черным женщинам работать и растить детей одним. Поэтому так оскудели черные семьи, пребывают в бедности, преступности и на милости социальных программ обеспечения.

Черные мужчины в целом признавали вину, но причины отступничества приводили удивительно отечественные. От тяжелой жизни и от вас, настырных, пьем и гуляем, желаем хоть на минуту забыться. Очень уж вы нудные, а жизнь несправедлива, смысла в ней особого нету, вот найдем, тогда может быть…

На данной пессимистической ноте спорщиков застало обеденное время, все дружно отправились в столовую, где участников ждал обильный, заранее оплаченный ланч. За едой я обменялась парой слов с отечественным юношей, он доложил, что темы беседы в их группе всплыли совершенно аналогичные: черные и белые, мужчины и женщины.

Послеобеденное мероприятие собрало участников в одной большой комнате. За столом сидел научный персонал и принимал упреки, а представители групп располагались кругом и выступали. Как-то незаметно всеобщее недовольство вновь пошло по привычному руслу, замелькали приевшиеся слова: «черный мужчина, белая женщина, черная женщина, белый мужчина»… «Он как белый мужчина сказал…», «Я как черная женщина говорю…»

Особенный эффект заявления получали в переводе с английского на русский, жаль, что не каждый мог оценить. Дело в том, что дискуссанты употребляли не привычные у нас слова man — «мужчина» и woman — «женщина», а нейтральные в английском языке, применимые к людям определения: male и female, обозначающие мужское и женское начало. Однако точный русский перевод гласил: «самец» и «самка».

Поэтому люди говорили: «Я черная самка, а вы — белая самка…» или «Я не знаю, кем себя считать, черным самцом или профессором университета…» Пока я не притерпелась, то думала, что скончаюсь от героически сдерживаемого смеха, и сидела полуотвернувшись к окну, чтобы скрыть разбиравший меня неприличный хохот. Юноше из русской группы приходилось не легче, а когда он справился, я спросила шепотом через два стула, каково ему чувствовать себя белым самцом, и парень изнемог опять, но нашел силы показать мне кулак за стульями.

Тема черно-белых мужчин и женщин не иссякала до позднего вечера, лишь пришедший уборщик с метлой положил ей конец. Он был, между прочим, черный мужчина.

Совершенно без сил я добралась до машины доктора Бивен (не могу назвать ее белой самкой!) и плюхнулась на сидение рядом с ней. Мы обменялись парой слов, я информировала, что обогатилась бесценным опытом, узнала, что я — белая женщина, до сего дня данная аксиома проходила мимо моего внимания. Жанин печально улыбнулась и выразила надежду, что мне было не очень тоскливо. Я заверила, что наоборот, и довела до ее сведения тонкости русско-английских значений ключевых слов. Жанин быстро поняла, послушала русское звучание, сказала: «Мон дье!» и даже чуть-чуть посмеялась.

Черной тропической ночью она доставила меня к жилищу Бориса, пообещала заехать наутро в то же время и отбыла. На этот раз Борька знал, что меня привезут поздно, и почти не занудствовал, только не поверил, когда я в красках расписала конференцию. Он в принципе не одобрял привычку все высмеивать и не выносил, когда я называла его супругу змейкой и другими рептильными именами.

Сон смежил веки, едва я коснулась раскладушкиной подушки, и в навеянных Морфеем грезах прошедший день конференции сплелся с предыдущим. Я видела за столом научного президиума Октавию, участники коллегиально решали, какого вида мы белые самки, и по очереди превращались то в белых мышей, то в белых кошек. Далее мы ждали своей очереди, чтобы принять канонический вид белых коров, но замешкались, опять пришел черный человек с метлой и стал безжалостно выметать нас вон, а черные женщины его поощряли. Отчего-то они были в набедренных повязках, как на картинах Гогена.

Я проснулась ранним утром в холодном поту и долго не могла вернуться к Морфею. Потом нашла слово, определяющее неадекватное состояние подсознания, сказала себе, что испытываю последствия культурного шока, и блаженно заснула.

Второй день конференции под мрачными сводами монастырских зданий прошел приблизительно в том же ключе что и предыдущий. С утра я оказалась в другой группе, где вчерашний белый джентльмен состязался в риторике с новыми оппонентами: очень активной черной дамой и двумя черными господами. Один из черных господ выглядел как эфиопский Аполлон во плоти, другой оказался коллегой, редактором церковного издания.

Белый господин по имени Стивен, кстати, крупный администратор в сфере бизнеса, за ночь собрался с аргументами. Он открыл прения и попробовал убедить черных соотечественников, что позиция, занятая ими: чистая конфронтация и вечное поминовение обид — вряд ли поможет решить сложные проблемы их дорогой родины, поскольку совершенно деструктивна. Не лучше ли всем американцам, белым ли, черным ли, мужчинам и женщинам, направить усилия умов и культур на достижение достойного компромисса и продумать пути возможного единения для того, чтобы мирно решить волнующие их проблемы. После примирительной части Стивен добавил, что, рискни высказать хоть десятую долю расового неприятия, каковое накрыло его вчера, то в ноль часов, ноль минут ему пришлось бы распрощаться со своим служебным креслом — таковы законы Соединенных Штатов.