преклоняли перед ним колени. То есть изменился смысл балета: не Мехменэ, а Ферхад становился главным героем спектакля.

Юрий Николаевич сидел в зале с микрофоном: «Поклоны будут так – сначала Визирь, потом Ширин, потом Мехменэ, а потом Коля». Что тут началось! Боже! Прямо на сцене зарыдала Грачева… Ко мне тут же подбежали: «Не делай глупость, пойди откажись, она прима-балерина, она должна выйти на сцену последней!» – «Автор в зале, подойдите и скажите ему, почему вы со мной обсуждаете его решение?» – «Твои интриги, всем понятно, что ты это замутил!» По театру уже распустили слух, что якобы я пришел к Григоровичу и поставил это условие. Наивные, без воображения личности. Можете себе представить человека, который бы ставил условия Юрию Николаевичу?! Хотел бы я на такого посмотреть…

Пресса и на этот раз не поскупилась в отношении меня: я был объявлен холодным, неэмоциональным, не понимающим, что такое актерское мастерство. Особенно расстарались по этому поводу на одном из балетных сайтов в Интернете, который совсем недавно вошел в нашу жизнь. Я читал все это, принимал близко к сердцу и расстраивался. Особенно меня тогда задел упрек в плане актерства. Как-то не сходилось. Среди моих почитателей были выдающиеся актеры современности: А. С. Демидова, А. Б. Фрейндлих, М. М. Неёлова, О. П. Табаков… Я не слышал от них: «Поздравляю, душка!» В моем исполнении они видели не «танчики», а настоящие, глубокие спектакли.

Во время гастролей в Лондоне на одном из моих балетов присутствовала «оскароносная» Ванесса Редгрейв. Не успевая зайти за кулисы, чтобы поздравить лично, она отправила мне письмо на адрес Большого театра. В конверт была вложена ее фотография с автографом и слова восхищения в мой адрес, кстати и моим мастерством как актера тоже. Кому верить после этого – актерам с такими именами или бывшим физикам, химикам, сантехникам, выпускникам кулинарных техникумов и прочим подобным, решившим, что они что-то понимают в балете?

74

Как можно заметить, в те годы, а это был мой 10-й сезон в ГАБТе, я постоянно танцевал в Мариинском театре. Не припомню имени другого артиста балета, который бы, несмотря на вековое балетное противостояние между Москвой и Петербургом, с успехом танцевал как в Большом, так и в Мариинском театре, и главное, был принят зрителем.

Оттанцевав «Легенду», я приехал в Мариинский театр, где С. Вихарев сочинял свою версию «Баядерки». Весь май прошел в постановочных репетициях, Сергей и я – в зале, вот и вся компания.

Вихарев приносил и показывал мне копии нотации «Баядерки» М. И. Петипа, то есть копии записи хореографии с помощью сложной системы, состоящей из нот, различных знаков и символов, сделанной по системе В. Степанова. В начале XX века региссером, то есть человеком, призванным «регистрировать», фиксировать хореографический текст спектаклей Императорского балета, был назначен Н. Сергеев. Вместе с помощниками он сделал записи ряда постановок Петипа. В багаже Сергеева они эмигрировали за границу, а потом осели вместе с другими документами Мариинского театра в университетской библиотеке Гарварда, получив название «Сергеевская коллекция».

Записи эти у меня сразу вызвали неоднозначную реакцию. Я уже говорил о том по поводу работ П. Лакотта и хочу подчеркнуть еще раз: восстановить по ним старинную хореографию совершенно невозможно. Вихарев в этом смысле работал, полагаясь на собственный вкус. Помню, как Сергей говорил, задумчиво глядя в листы, испещренные знаками: «Значит, так, делаем это, а это… это делать не будем».

Настоящее же впечатление на меня произвели копии клавира «Баядерки» из архива Мариинского театра. Из них, видимо, рукой самой М. Ф. Кшесинской (ушедшей в декрет – в 1902 году она родила сына) была вырезана маникюрными ножничками музыка ее вариаций, чтобы никому из балерин не пришло в голову их танцевать!

А вот художник Т. Логинова реально восстановила костюмы по эскизам Е. Пономарева, версии 1900 года. Кто-то из артистов Мариинского театра уменьшал чалму, убирал какие-то детали, укорачивал свой костюм, который в оригинале эскиза доходил до колен. Пропорции моего тела позволили не изменить ни одной детали, костюм сидел на мне как влитой.

Но со многими другими костюмами балета Вихарева была беда, танцевать в них то, что он сочинял, было практически невозможно. Кстати, о «восстановлении» старинного балета по записям Сергеева: общеизвестно, что танцовщики-премьеры в балетах Петипа вообще не танцевали! Партией Солора П. Гердт, как известно, отмечал 40-летие службы в театре. Солору «помог» затанцевать только в 1941 году В. Чабукиани, а Золотого божка сочинил для себя Н. Зубковский в 1948-м… Какой уж тут Гарвард!

75

Когда выпадало свободное время, я зачитывался мемуарами директора Императорских театров В. А. Теляковского, которые в то время начали выходить в свет в полной версии с очень интересными комментариями. В общем, наслаждаясь книгой и репетируя «Баядерку», я был весь в искусстве. А в Мариинском театре тем временем шла своя жизнь. Втихаря от меня готовили другой состав исполнителей.

Подошло время примерки костюмов, мне сказали, что со мной туда хочет пойти помощник Вихарева. Идем, и тут я понимаю, что меня ведут в мастерские какими-то окольными путями. Потом выяснилось, что там в этот момент мерил костюмы ученик ведущего педагога театра Г. Н. Селюцкого – Игорь Колб, которого приготовили мне на смену в партии Солора. Помню фразу Светы Захаровой: «Не даст Махар тебе премьеру никогда станцевать!»

А у меня в Большом театре две «Пиковые дамы» в афише стояли. Я уехал на три дня в Москву, и именно в эти три дня Гергиев пришел посмотреть репетицию «Баядерки»! Молодец Вазиев. Вернувшись в Питер, дальше репетирую, танцую сценический прогон. Завтра премьера, вывешивают состав, и оказывается, что Солора танцую не я, а Колб. Потом мне рассказали, что за мою кандидатуру выступили все ведущие педагоги Мариинского театра, за исключением Селюцкого, конечно. К Гергиеву ходила даже Г. Т. Комлева, сказала, что «нельзя такое делать, есть разница между Цискаридзе и этим мальчиком»…

Я никакой волны поднимать не стал, пришел в канцелярию: «Дайте мне хоть место в зрительном зале. Хочу посмотреть спектакль, я столько сил и времени на него потратил». И мне дали место в ложе, над Царской, с правой стороны, как сейчас помню, место № 1. Новости Мариинского театра хоть и распространяются быстро по городу, но много людей пришло в театр в тот вечер, чтобы посмотреть именно меня. А меня нет.

Поскольку «Баядерка» – спектакль долгий, чтобы не опоздать на ночной поезд в Москву, я пришел в театр с чемоданом. Пока я этот чемодан пристроил, получилось, что я вошел в зал за одну секунду до того, как начали тушить свет. Зашел, поздоровался с сидящими там А. Асылмуратовой и К. Заклинским. Судя по их лицам, они очень удивились, что у меня место № 1. К тому же они так уплотнились, что мне пришлось туда пробираться и стульчик свой подвинуть, чтоб