говорит: «Are you Nikolay Tsiskaridze?» Пикантная ситуация. Первое, что подумал: «Неужели программа „Розыгрыш“ сюда добралась?» Она в то время была очень популярна на российском ТВ. А сам секьюрити этому киваю, мо́ю руки. В этот момент в туалет забегают еще три таких же огромных дядьки. Они мне что-то говорят на английском, а у меня идея с «Розыгрышем» уже скоропостижно скончалась, понимаю, что происходит что-то экстраординарное. Страшно стало. У меня шок – туалет, Chicago Philharmonic, эти амбалы, рядом с которыми я просто Дюймовочка! Взяв в кольцо, они вывели меня из туалета…

И тут наконец до меня доходит смысл их слов – рядом, в Civic Opera House, где идет «Лебединое озеро», случилось ЧП. Оказалось, Рыжаков, исполнявший партию Злого гения, что-то себе повредил на сцене, а Белоголовцев, стоявший в запасе, которому полагалось находиться в театре, ушел по магазинам. Спектакль срывается! А в международном отделе ГАБТа работала Лена Перфилова, она была с нами на тех гастролях. Лена сказала руководству: «Цискаридзе – человек культурный, он может быть только в двух местах – или в The Art Institute, или в Chicago Philharmonic». Всем секьюрити этих заведений моментально разослали мою фотографию. И они меня нашли… даже в туалете. Пока я добежал до театра, на мое счастье, из магазинов вернулся Белоголовцев, который и дотанцовывал спектакль. Но чикагским секьюрити – респект за профессионализм…

На тех гастролях я получил отличную прессу. Тотчас в премьерском стане вспыхнули толки, что Цискаридзе опять организовал себе успех. А в Чикаго, я уже о том рассказывал, находится одно из самых больших в США поселений армян. Понятное дело, родственники Юли Малхасянц, памятуя наши с ней прежние спектакли, вновь пришли полным составом, и цветы у меня были опять!

83

Из Чикаго – красивейшего города Америки, стоящего на берегу озера Мичиган, известного своей современной архитектурой, Венеции XX века, – мы попали в Детройт, видимо, для контраста. На тот момент он представлял собой город после ядерного взрыва. Город-призрак. На центральной площади стоял отель, где мы жили, театр, в котором мы выступали, церковь и огромный стадион для регби. Все остальное вокруг – руины: заброшенные, полуразрушенные, кое-где обгоревшие здания, склады, давно пустующие помещения магазинов и ресторанов – все мертвое.

Нас из отеля в театр через площадь на автобусах возили. Объяснили, что ходить пешком опасно, могут и прибить. Войдя внутрь здания, я обомлел: «Кто на нас будет тут смотреть?» Театр огромный, наподобие бетонного мешка. На его афишах я с изумлением обнаружил названия классических опер. Bolshoi Ballet открывал свои гастроли «Лебединым озером».

Гримируясь, мы с удивлением обнаружили, что к театру начали стягиваться роскошные гигантские кадиллаки, из них выходили дамы в каких-то невероятных бриллиантах и вечерних туалетах, мужчины в смокингах. Публика такой красоты и уровня респектабельности, что невозможно себе даже представить. Оказывается, все они жили не в самом Детройте, а в пригородах, на собственных ранчо.

Полной неожиданностью оказалось и то, что в этом городе находится один из лучших в Америке музеев изобразительного искусства – Detroit Institute of Arts, с потрясающей коллекцией работ импрессионистов, который я с удовольствием посетил. Нас возили на автомобильные заводы: «Chrysler», «Ford», показывали процесс сборки машин, безумно интересно.

Отель, в котором мы жили, тоже заслуживает отдельного упоминания. Постройка конца XIX – начала XX века в стиле art nouveau, тоже из разряда фантомов. В номер заходишь, веришь, что здесь привидение обитает. Лифт деревянный, затхлый. Поднимаясь и опускаясь, он грохотал страшно – ды-ды-ды-ды-ды-ды. Как назло, я жил на самом последнем этаже. Пока на свой 25-й доедешь, казалось, что сейчас откуда-то вылезет рука и тебя куда-то утащит… По-настоящему страшно. В парках Америки – «Universal», MGM – есть такие аттракционы – ужастики, когда люди как бы заходят в лифт, а тот падает вниз.

Ни поблизости, ни внутри самого отеля не было никакого ресторана. Только маленькая кафешка. В ней нашу труппу и кормили, привозили туда еду. У меня в номере, правда, зачем-то имелась кухня. Номер был гигантский, трехкомнатный. И когда я оттуда, с высоты двадцати пяти этажей, смотрел на город – видел совершенно вымершее пространство, как японский Нагасаки после ядерной бомбежки, где нет никакой жизни, ничего не работает, ничего не существует на много километров вокруг.

Однажды нас повезли в какой-то молл, где мы со Степаненко на радостях накупили нормальной еды. Сели в номере, едим. И вдруг видим, прямо на наше окно летит огромная птица, то ли сова, то ли филин. И с лёта с силой ударяется о стекло, отлетает и ударяется опять с дикими криками. У нас с Галей от ужаса дыхание остановилось. Это ведь очень плохой знак. Через несколько дней пришло известие, что у Гали умерла бабушка. А я узнал, что мою близкую подругу в тот день насмерть сбила машина…

84

Запомнился Детройт и тем, что там я как артист в 850-й раз вышел на театральные подмостки. Юбилейное «Лебединое озеро» оказалось для меня совсем не праздничным. Мы со Степаненко быстро поняли, что на сцене происходит что-то неладное. К концу Белого аdagio с нас текло, как будто мы в бане. Костюмы – мой колет и лиф Галиной пачки – были мокрыми насквозь. А когда пошел IV акт, я понял, что не могу дышать. Нет воздуха! Оказалось, что женскому кордебалету стало холодно на утреннем спектакле, и они попросили выключить все кондиционеры. К вечеру на сцене был ад.

Партия Принца по нагрузке – запредельная у Григоровича. Танцуя свою вариацию, делаю tour с выходом в аrabesque и понимаю, что нога, на которую приземляюсь, в колене не держит, проваливается чуть ли не в grand plié. Я делаю следующий tour – колено опять проваливается. Те, кто видел эти приземления из-за кулис, ахнули: «Как ты это сделал?!» «Не знаю!» – честно ответил я. Никто, включая меня самого, тогда не понял, что это не новая интерпретация приземления, а свидетельство того, что мои коленные связки или разорвались в тот момент, или уже были надорваны. Фокус заключался в том, что у меня вообще ничего не болело.

После ужасов Детройта мы приехали в райский уголок Коста-Месу, штат Калифорния, в полутора километрах от Тихого океана, в часе езды от Лос-Анджелеса. В Коста-Месе шли исключительно «Баядерки». На первый спектакль, который мы со Степаненко по понятным причинам не танцевали, съехались все балетные критики Западного побережья. На следующий день в главной газете вышла чудовищная рецензия под названием «Провал Большого театра» Луиса Сигла, одного из самых влиятельных критиков региона. «Что это такое? – восклицал он. – От Большого театра не осталось