Валентин Сергеевич упорно напоминал Николаю Ивановичу о необходимости решать поставленный вопрос, однако «добиться от него вразумительного ответа так и не смог». Тогда Войлуков подготовил новую рукописную докладную записку, но уже на имя Горбачёва. Её Павлов передал через Рыжкова президенту. По словам министра, «Николай Иванович, видимо, этого и ждал».

Павлов В. С.: «Как я узнал позднее, Рыжков всё же снял с докладной записки на имя Горбачёва ксерокопию, что, на мой взгляд опытного финансиста-государственника, было непозволительным. Утечка важнейшей стратегической информации о планах проведения денежной реформы могла наделать немало бед и принести огромный ущерб стране. О таких планах на подготовительном этапе положено знать лишь высшим руководителям страны, а технические работники – секретари, машинистки, референты обязаны оставаться в стороне. Денежная реформа – слишком серьёзное, крупное дело, она готовится в глубочайшей тайне. Поэтому, кстати, мы с Войлуковым уничтожили тот экземпляр докладной записки, который был написан на имя Рыжкова и который я у него взял, чтобы переадресовать документ Президенту СССР» [199].

Утечка всё же произошла, выяснилось, что Горбачёв передал записку своему помощнику Н.Я. Петракову.

Павлов В. С.: «В первый момент я даже опешил. И понял, что неписаный кодекс особой финансовой секретности, который с дореволюционных времён из поколения в поколение передаётся людьми, работающими с государственными финансами, значительно строже, чем правила, бытовавшие в партийной среде времён Горбачёва. Дело, разумеется, не в самом Петракове, который, надо сказать, поддержал мою идею, стал её сторонником. Но, учитывая особую специфику такого крупнейшего общегосударственного мероприятия, как подготовка и проведение денежной реформы, бумаги, написанные от руки в единственном экземпляре, не передают помощникам. Тем более копий с них не снимают. Я, например, и жене ничего не говорил о возможной денежной реформе. Своих даже близких помощников я “держал” на большом расстоянии от этого вопроса, хотя никогда не сомневался в их подлинно финансистском умении хранить государственные секреты»[200].

А Горбачёв, как стало известно Павлову, снял с его докладной записки несколько копий, причём делали их технические работники Аппарата Президента.

Дополнительная утечка произошла на Гознаке, на двух фабриках – Пермской и Московской, где изготавливали купюры достоинством 50 и 100 рублей. Предвидя общий рост цен, выпуск мелких бумажных купюр не предполагался, их планировалось, как в настоящее время чеканить в виде монет.

Н.И. Рыжков рассказывает, что летом 1990 года ему записка министра финансов В. С. Павлова была передана от Горбачёва. И тогдашнее правительство решительно высказывалось против идеи денежной реформы.

Но министр финансов аргументировал необходимость этой акции тем, что крупные купюры в больших количествах находятся за рубежом. Кроме того, именно в них обычно хранились «теневые деньги». В качестве доказательства приводился факт, что стоимость 50- и 100-рублёвых купюр на чёрном рынке была на 10 % выше номинала.

Получив документ, Николай Иванович, по его словам, запросил Главное таможенное управление: какие купюры уходят нелегально за рубеж? Ему ответили, что наиболее популярны 10-рублёвые.

Позднее председатель правительства так объяснял свою пассивность.

Рыжков Н.И.: «Я понимал, что в той, до крайности накалённой политической атмосфере такая одновременная акция вызовет крайне негативную реакцию в стране. Если уж требуется заменить какие-либо купюры, то надо это делать как полагается: оповестить людей о том, что выпускаются новые купюры вместо старых, и в такой-то определённый срок они будут действовать равноценно. Поэтому я без какого-либо энтузиазма воспринял это предложение, и ничего делать не собирался»[201].

В августе 1990 года Рыжкову позвонил отдыхающий в Крыму президент и спросил, какова судьба предложения Павлова. Николай Иванович ответил уклончиво.

Рыжков Н.И.: «Я сказал ему, что вопрос чрезвычайно серьёзный, и его следует основательно проанализировать, обсудить и не надо сейчас форсировать его. По приезде из отпуска он снова стал напоминать мне об этом. <…> Я снова отказался сделать такой шаг, так как в это время страна становилась всё более неуправляемой и никто толком не знал, как и по каким правилам придётся жить в наступающем 1991 году»[202].

По версии В. В. Геращенко, был ещё один участник этого процесса – председатель Госплана, член Политбюро ЦК КПСС Ю. Д. Маслюков. Именно в его кабинете Виктор Владимирович в середине 1990 года узнал от В. С. Павлова о готовящемся обмене.

На встрече Валентин Сергеевич, по словам банкира, сказал: «Ребята, сейчас очень много денег появилось в обращении. И у нас есть сведения, что много среди них фальшивых. Да и вообще средства всё больше концентрируются у людей из серой экономики. Недавно был задержан капитан дальнего плавания с пачками купюр в гознаковских упаковках».

Щербаков В. И.: «Необходимость обмена была продиктована не только желанием проверить точки концентрации капиталов по стране. Безусловно, важно было узнать, как реально меняются направления и потоки движения денег в новой рыночной среде, какие факторы на этот процесс реально воздействуют. Но были веские причины и другого плана. Но о них никто широко не заявлял.

А дело было в том, что практически одновременно сразу несколько разведслужб СССР независимо друг от друга информировали главу правительства и лично президента, что для дополнительной дестабилизации обстановки в нескольких сопредельных странах и сепаратистски настроенных районах Закавказья заготовлен большой объём фальшивых купюр и следует ожидать их вброса. Таможенные органы, МВД докладывали об участившихся случаях задержания больших партий фальшивых купюр номиналом 50 и 100 рублей. Любое ответственное правительство обязано было реагировать на подобную информацию. Реагировали на неё и мы.

К слову, уже в 1993 году, когда в России прошла замена советских купюр на российские, в прессе неоднократно появлялась информация о том, что на Кавказе, в частности