– Смотри, кто пришел, – сказала мать, открывая дверь сарая.

Воздух был насыщен запахом горячего солода. Отец сидел перед котлом, подбрасывая дрова в огонь, и, конечно же, его глаза наполнились водой от спертого воздуха и пламени, не иначе. Он поднялся со стула, на мгновение застыл, протянув вперед руку, потом уселся обратно.

– И где же ты был? – спросил он, отвернувшись, чтобы подбросить еще одно полено.

– В разных местах.

– Правда? И надолго вернулся?

– На время.

Отец вновь поднял взгляд, пару мгновений внимательно рассматривал своего старшего сына – богатый стеганый плащ, прекрасную тонкую рубашку, серебряные пряжки на сапогах.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Потому что тебе пора учиться ремеслу. Мужчина не может пробиться в этом мире без ремесла, сын. Ты это знаешь?

– Знаю, отец.

– Хорошо.

Старик указал на кучу ячменного солода, лежащую рядом на досках.

– Это альфа – самый лучший ячмень, выращенный под Божьим добрым солнцем. А это, – сказал он, протягивая руку назад и поднимая большой закупоренный кувшин, – это омега.

Он вытащил пробку, глотнул, протянул кувшин. Джон Грант поднес его к губам. Но прежде чем пить, он глубоко вдохнул. И понял, даже не успев попробовать, что теперь он по-настоящему дома.

Мукур, Центральная Анатолия

Тот же день

Работы осталось немного, и потому он сделает ее сейчас, хотя близились сумерки, и семья потеряет терпение и станет ругать его за очередной запоздавший ужин. Но удушающая жара ушла, и последний уголок можно закончить по прохладе, в шепоте ветра, треплющего серые тополя на краю поля, прежде чем долететь до него, намекая на скорое окончание сезона.

– Йя дайм. Йя дайм. Йа дайм, – напевал Ахмед.

Он собирал в горсть стебли пшеницы, срезал их серпом, отпускал. Стебли падали, и он снова собирал и срезал. Он мерно двигался по последнему лоскуту поля, укладывая летнее золото. Завтра он сгребет его, погрузит на повозку, запряженную волами, отвезет на гумно, отделит мякину от зерен, которые отправятся в мешках на мельницу. Единственное золото, которым он когда-либо владел. День на мельнице будет хорошим днем – ничего не надо делать, лишь сидеть, ждать своей очереди и разговаривать с другими мужчинами. Или хотя бы слушать, узнавать, как живут соседние деревни и немножко мир за их пределами.

Ахмед напевал, тянулся… и вдруг понял, что собирать больше нечего. Он встал, потянулся, растер левую руку, которая всегда немела в том месте, которое когда-то пробила стрела. Возможно, дело было в ней или же в золоте, лежащем у ног, а может, в изогнутом лезвии в руке и усталости, но что-то заставило его сделать то, чего он почти никогда не делал, по крайней мере когда бодрствовал, – подумать о Константинополе. Увидеть, как срезают мужчин, а не стебли пшеницы, и в последней вспышке заходящего солнца – пылающего человека, который летит, как комета, с деревянной башни.

Он закрыл глаза, потом снова открыл… и она была там, шла между деревьев. С каменным кувшином на плече и хмурым лицом.

– Моя мать говорит, тебе пора идти, – еще издали крикнула она! – Говорит, она устала есть холодное мясо, когда остальные жены едят горячее.

Ахмед взял у нее кувшин с водой, напился.

– Я иду, Абаль. Я иду. Мне просто нужно было…

Его дочь хмыкнула, нагнулась, схватила серп, взяла его за руку, потянула. Он был большим, однако она сдвинула его, и он задумался, как это вышло, как вышло, что маленькая девочка начала превращаться в женщину.

Когда они добрались до дороги, дочь пошла немного медленнее, как он и надеялся, и он положил свою ноющую руку ей на плечо. Она часто приходила за ним, поскольку ей нравилось забирать его себе; дома, при трех сыновьях и еще двух дочерях, не было времени на разговоры. Хотя по правде, он, как и прежде, говорил мало, довольствуясь выслушиванием событий дня – чья коза не дает молока; какая гелин опять плакала, несчастная в доме нового мужа; у кого брат жестокий и в чем. Ахмед любил слушать ее мелодичный голос, особенно помня о том времени, когда он принес ее с войны, когда она вовсе не говорила. Молчание длилось год; потом она вдруг заговорила, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. И с того дня почти никогда не умолкала.

Однако сегодня, идя с ней рядом, Ахмед понял, что слушает вполуха, что воспоминания, пришедшие в поле, все еще цепляются к нему. И тогда он вновь сделал то, что делал очень редко. Подумал о своих двух Абаль по-отдельности, тогда как обычно думал о них как об одной. Он знал, что их было двое, знал, что любил обеих, одинаково. Одна была с Аллахом в раю. Другую он сейчас обнимал, а она превращала его жизнь в маленький рай, прямо здесь.

Осада Константинополя – одна из величайших битв в истории человечества, и ее полное описание занимает целые тома. Я привел столько подробностей, сколько счел возможным: от башен до подкопной войны, от морских сражений до рукопашных схваток, от раздоров, почти расколовших город, до любви, в конце связавшей все. Здесь и открытые мной значительные факты о последнем штурме, длившемся целую ночь, – их пришлось уместить в одну главу. И менее важные – например, боевой клич турков, призывавший сплести из длинных бород греков собачьи поводки; или письменный приказ Мехмеда сохранить маленькое сокровище – церковь Святой Марии Монгольской. Как романист, в конце я вплетал вымысел в историю. Я считаю, что осветил бо́льшую часть, однако мне пришлось упустить множество выдающихся событий 1453 года. Читайте исторические книги. Они вас заворожат.

Мои придуманные персонажи продолжили жить своими разными жизнями; впрочем, исторические тоже.

Джованни Джустиниани Лонго был перенесен верными солдатами на свой корабль. Однако рана его была смертельной, и могучее сердце воина остановилось спустя несколько дней, на борту корабля или же на острове Хиос.

Джон Грант, упомянутый во всех хрониках как Иоганн, затерялся в истории. Возможно, он вернулся в Крейгелахи, где был счастлив наконец оказаться среди людей, знающих, что он не проклятый германец.

Тело Константина, последнего императора Византии, так и не нашли. Кое-кто утверждает, что он покоится в тайной пещере под городом, ожидая подходящего момента, чтобы воскреснуть и вновь сделать Константинополь христианской столицей.

Оставшиеся двадцать восемь лет своей жизни Мехмед Фатих, Завоеватель, постоянно и неустанно воевал и на Востоке, и на Западе. Он одержал множество побед, хотя ни одна, пожалуй, не принесла ему столько славы, сколько взятие Константинополя в возрасте двадцати одного года. Он так и не завоевал Рим, хотя всегда стремился к этому, а в 1480 году его армия около года удерживала итальянский морской порт Отранто. Но ему случалось и проигрывать. В 1456 году Янош Хуньяди, Белый Рыцарь Венгрии, разбил его при Белграде, и Мехмед, атаковавший город с ятаганом в руке, едва не пересек мост Сират и не достиг мученичества, к которому стремился. Ему с трудом удалось спастись с тяжелой раной бедра. Он умер (по некоторым версиям – был отравлен по приказу собственного сына) в 1481 году, во время приготовлений к очередному походу, в возрасте пятидесяти лет.