В последние несколько дней я начала понемногу ухаживать за садом и за грядками Вивьен – вместо Бутси, у которой сильно болят колени и поясница, так что ни нагибаться, ни поднимать тяжести она не может. Насколько я помню, Вивьен никогда не любила копаться в земле, но теперь, наверное, поняла, что Бутси нуждается в помощи, и перестала упрямиться. На самом деле Вивьен очень ласковая, заботливая и внимательная девчушка… Все свои растения она содержит в полном порядке и тщательно следит за тем, чтобы они росли сильными и здоровыми. Я знаю, сейчас она об этом не думает, но когда-нибудь она станет для своих детей замечательной матерью.

Ну вот, пожалуй, и все. Действительно все. Я больше не буду ничего писать в своем дневнике. Я начала его очень давно, когда мне было семнадцать, но сейчас настало время отложить его в сторону. Много лет я была ребенком, пора становиться взрослой. Я прибралась в своей комнате, сложила в коробку свои старые книги, вещи и сувениры, которые когда-то принадлежали человеку, о котором я больше не хочу вспоминать, и отнесла все это на чердак. Там, среди пыльных сундуков и клочьев паутины, я вдруг подумала, что лучшего места для моего дневника не найти (сначала я хотела его сжечь). Быть может, когда-нибудь мы с Вивьен отыщем его среди старого хлама, вместе перелистаем пожелтевшие страницы, и тогда моя дочь поймет все, что я так и не сумела ей сказать.

Когда я спустилась за дневником, Матильда поджидала меня у чердачной лестницы. Она спросила, перестала ли я гоняться за призраками, и я ответила, что да, перестала. И еще я сказала, как сильно я жалею о том, что мне понадобилось столько времени, чтобы понять эти ее слова. Наверное, в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда он начинает понимать то, что раньше ему было просто не дано постичь. Должно быть, именно поэтому я не умерла в Калифорнии пять месяцев назад, ведь мне предстояло еще многое узнать и многому научиться. Супругам Келли я так и сказала – мол, мне непременно нужно вернуться домой и научить своих детей всему, что я узнала, чтобы они не повторяли моих ошибок. Особенно, конечно, это относится к Вивьен – она слишком на меня похожа, и именно ей я причинила слишком много боли. Что ж, остаток жизни я проведу, пытаясь вернуть ей долг.

Если, конечно, она мне позволит.

Когда Матильда все это услышала, она рассмеялась в ответ – рассмеялась тем своим особенным смехом, который мне всегда так нравился. Когда слышишь его, сразу чувствуешь, что тебя очень любят, хотя ты по-прежнему мала и глупа. А потом Матильда сказала, что в свое время Томми и Вивьен научатся всему сами и что я должна делать то, что делают испокон веков все матери: ждать. Ждать столько, сколько потребуется. И когда мои дети перестанут гоняться за своими собственными призраками, я должна быть готова встретить их на пороге родного дома.

Аделаида Уокер Боден-Ричмонд. Индиэн Маунд, Миссисипи. Февраль, 1927

Дожди не прекращались, и уровень воды в реках – и в Луизиане, и в Арканзасе, и у нас, в Миссисипи, – поднялся до небывалой высоты. Впрочем, плотины и дамбы продолжали сдерживать напор, а инженеры, приезжавшие осматривать защитные сооружения, заявили через газету, что современная техника вполне способна обуздать неистовство Матери-Природы. Жаль, что эти инженеры не поговорили ни с кем из фермеров у нас в Дельте… Кто-кто, а эти люди, которые на протяжении многих поколений сражались с разливами и паводками, хорошо знают, что река обязательно найдет путь к морю, какие бы преграды ни возводил человек у нее на пути. Даже дядя Джо вдруг заговорил о «Титанике» и о том, что инженеры, которые его строили, считали его непотопляемым, но это никого не спасло. «На инженеров надейся, а сам не плошай!» – такова была незамысловатая мораль дядиных рассуждений, а поскольку слово у него редко расходилось с делом, дядя потихоньку готовился в случае необходимости вывезти свою семью и своих полевых рабочих в безопасное место.

Бутси росла не по дням, а по часам, и моя любовь к ней становилась все сильнее. Иногда ей даже удавалось рассмешить Джона, за что я была бесконечно благодарна нашей крохотной дочурке. Сама я просто не могла смотреть на его осунувшееся лицо и пустой взгляд. Я чувствовала, что внутри его полыхает пожар, способный сжечь дотла все вокруг, и все же одного взгляда на круглую мордашку Бутси обычно хватало, чтобы пламя остыло и губы Джона тронула улыбка.

Но так бывало, увы, не всегда. С каждым днем Джон возвращался домой все позже, а мне не хватало духа спросить, что его задержало: работа в часовой мастерской или разъезды по делам мистера Берлини, который в последнее время еще больше расширил свою «охотничью территорию», включавшую теперь и соседнее графство Лефлор, и даже некоторые сельские районы на юге Арканзаса. Одно я знала точно: чем больше Джон работал, тем сильнее становилось владевшее им напряжение. Я пыталась напомнить ему, что это только временно и что он поступает совершенно правильно, заботясь о благосостоянии семьи, как и положено настоящему мужчине, но все было напрасно. Все мои доводы сгорали в пламени гнева, вызванного обстоятельствами, которые Джон не мог контролировать и бессилен был изменить.

В одну дождливую пятницу (впрочем, теперь у нас все пятницы были дождливыми – как и прочие дни недели) я позвонила Саре Бет, которая как раз вернулась из Нового Орлеана, и пригласила ее в гости. Ничего особенного – просто посидеть немного вдвоем, поскольку в последнее время Сара бывала в Индиэн Маунд исключительно редко, и мы почти не виделись. Матильда уже уложила Бутси, а тетя Луиза и дядя Джо ушли на собрание местной общественности, где обсуждалось, как лучше подготовиться к чрезвычайной ситуации (то есть что делать, если дамбы все-таки не выдержат). Уилли вообще еще не возвращался, и я решила, что он тоже отправился на очередное политическое собрание, после которых я нередко узнавала, что кто-то бесследно исчез, кого-то снова вываляли в перьях, а кого-то – высекли кнутом. Подобного рода сведения передавались в основном из уст в уста: Ку-клукс-клан очень любил поднимать шум по поводу пожертвований, которые эта организация делала в фонды больниц и церквей, однако о расправах, которые «белые балахоны» чинили над неугодными, в газетах почти не писали. В большинстве случаев о них становилось известно лишь благодаря устному «негритянскому телеграфу». Впрочем, Клан подобное положение дел, по-видимому, устраивало, поскольку слухи всегда бывают страшнее достоверной информации, а главным орудием, с помощью которого эти люди пытались навести «порядок», было именно устрашение.

Сам дядя Джо терпеть не мог расовых предрассудков, как, впрочем, и любых других проявлений нетерпимости. Наверное, мне следовало рассказать ему, чем занимается его сын, но Джон меня отговорил, сказав, что сейчас дяде Джо и без того хватает забот и что я еще успею сделать это, когда закончатся дожди.

Наверное, будь Джон дома – и мне не понадобилась бы никакая Сара Бет, но он тоже до сих пор не приехал из города, а главное – я понятия не имела, когда он вернется. Между тем дождь все так же барабанил по крыше и стучал в стекла, и этот звук заставлял меня нервничать. Я уже собиралась снова позвонить Саре и спросить, почему она до сих пор не приехала, когда в начале подъездной аллеи мелькнул свет фар. Наконец-то, подумала я, бросаясь к парадной двери, чтобы отпереть ее до того, как звонок разбудит Бутси и Матильду. В темноте, за плотной стеной дождя, разглядеть машину, остановившуюся так, что свет фар бил мне прямо в лицо, было довольно трудно, однако я с удивлением увидела, что из нее вышел не один человек, а три. Раздался громкий смех, и все трое бросились к крыльцу.