меня, – не размыкая губ, подтвердила таинственная пряха. – Не тревожься. Я помогу вам с делом управиться. Посмотри – неужто ты меня не узнаешь?»

Мирава вгляделась. Растаял сумрак, укрывавший десятую пряху, и теперь Мирава ясно видела ее. Рослая девушка с толстой русой косой. Ну конечно – умершая трех месяцев от роду, Светлава не вышла замуж за кого-нибудь вроде Ольрада и осталась девушкой, поэтому и могла принять участие в этой работе. Правильные крупные черты лица, высокие скулы, темные брови, большие глаза – темно-голубые, как небо летним вечером. От этого лица веет миром и силой; выражение его строго, неулыбчиво, но даже без улыбок хочется довериться ей, как самой матери-земле.

Перед глазами поплыли темно-пламенные круги. Мирава поняла: да ведь они с умершей сестрой на одно лицо. Это она почти что себя видит – но и не себя. Это она… та, какой ее видели боги, когда создавали. Светлава росла и взрослела в небесных теремах – и стала такой, какой ее задумали боги. А она, Мирава?

Когда перед глазами прояснилось, позади Милочады уже никого не было. Прях осталось девять, и всех их Мирава отлично знала – надели поневы и стали взрослыми у нее на глазах, за последние пять лет. Она ушла? Или только скрылась с глаз?

Мирава вгляделась в дальний угол. Кажется… что-то мелькает возле пола… будто тень веретена невидимой, десятой пряхи.

* * *

К позднему зимнему рассвету оберегающее полотно было закончено. И девушки, и три их наставницы к тому времени уже с ног валились. В ткачестве девушкам еще не хватало сноровки, мешало и волнение, и усталость; то и дело какая-нибудь знаками просила помощи, указывая, что не ладится, и кому-то из женщин приходилось так же знаками объяснять, как поправить беду. Но вот оно готово – серебристо-серое льняное полотно шириной в локоть и длиной в три. Оставив его у Миравы, работницы разошлись отдыхать, и сама она без сил повалилась на свою лавку. Елина пыталась накормить Мираву кашей, но та почти не могла есть, только выпила молока и заснула глубоким сном, едва опустила голову на взголовье. Даже не слышала, как Ольрад с Хельвом приходили позавтракать и посмотреть, как она.

Разбудил Мираву рев рога снаружи. Очнувшись, она поскорее встала и стала перечесывать косы. Когда пришла Вербина, она уже умылась и оделась. Взяв скатанное в трубку полотно, вышли.

На площадке городца густо толпился народ. Собрались все до единого, никто не остался в избах. В самой середине, напротив ворот, были приготовлены две кучи дров, на расстоянии шагов в семь одна от другой. Мужчины собирали «огненные ворота» – приспособление для добычи живого огня. Уже прилаживали веревки к столбу, вставленному острым концом в отверстие нижнего бревна.

За веревки взялись Ольрад, Воегость, Ярдар и Хастен, по двое с каждой стороны. Женщины, пряхи и ткачихи, сделали свою часть работы, настала очередь мужчин, ведь огонь – стихия мужская. Заревели рога, и четверо принялись дергать веревки, вращая столб. Нижний конец крутился в отверстии бревна, быстро нагреваясь. Таким способом живой огонь добывали два раза в год – для костров Купалий летом и для огней Карачуна зимой, когда все до единого «старые» огни в городце гасились и в мир, погруженный в полную предначальную тьму, приходил обновленный, новорожденный огонь.

Ревели рога, кричали люди, подбадривая их. Хельв ждал возле бревна, склонившись и вглядываясь в струящийся из нижнего отверстия дым. Наготове он держал бересту и щепки для растопки.

Но вот среди дыма под столбом блеснул огонек. Хельв поджег бересту, потом щепки, потом факел. Бросив веревки, мужчины переводили дух и утирали потные лбы. Под общий ликующий крик Хельв отнес факел к кострам и запалил их один за другим.

Мирава и Озора, бережно держа обыденное полотно, принялись его разворачивать. Потом разошлись и взобрались на колоды, поставленные между костров. Подняли растянутое полотно так, что получились ворота со стенами из огня и крышей из полотна.

Рога продолжали реветь. Длинной вереницей все жители Тархан-городца стали проходить через эти ворота – между двух живых огней, под полотном, очищающим от зла. Первыми прошли Ярдар и Унева, потом все их родичи, потом прочие. Иные вели за собой и скотину свою, чтобы священное полотно, как невод, и с нее счистило горе-злосчастье. Вербина и Осгерда сменили Мираву и Озору, чтобы они тоже могли пройти под полотном.

Но вот рога смолкли. Женщины собрались возле полотна и общими усилиями связали его в три узла. Убрали в короб. Осталось сжечь его – и все проклятия, сглазы и наговоры, наброшенные на городец и его жителей, сгорят и развеются пеплом.

Окруженная женщинами, Мирава села в сани. Ткали полотно совместно, а уничтожить его выпало ей одной. Сидя рядом с коробом, она себя чувствовала какой-то посланницей богов, которой доверили доставить Морене то, что для нее предназначено.

Правил лошадью Избыт – один из тархановских стариков. Ольрад был слишком занят в кузнице и не мог часто тратить время на разъезды. Воеводы хотели побыстрее восполнить недостаток стрел, копий, прочего оружия, утерянного во время похода, и все тархановские кузнецы трудились не покладая рук. Особенно Ольрад, который никогда не разрешал себе уставать и отвлекаться, пока нужная работа не сделана. А нужной он признавал любую работу, которая существовала на расстоянии дня пути от него, как шутила над ним Мирава в более спокойные дни.

Вскоре доехали до Крутова Вершка. Заранка еще должна была быть где-то здесь, но видеть ее Мираву не особенно тянуло. Она сердилась на сестру, но не хотела с нею ссориться в такое время.

Завидев на реке сани, родичи позвали Любована, и он вышел во двор. Здесь уже все знали о походе: два дня назад в Крутов Вершок вернулись взятые оттуда ратники, только трое из пяти.

– Сестру повидать? – спросил старик. – Она к Немтырю ушла, коз, сказала, проведать. А то все у Замолота сидела с его девками.

– Да и ладно, у меня иное дело… Надобно, батюшка, чтобы меня кто-то до болота проводил, – тихо сказала Мирава.

– До болота? – изумился старик. – Чего тебе там делать, да в такую пору!

– Вот сейчас обогреюсь немного… Добро сотворя, дай мне из ловцов кого-нибудь, кто хорошо дорогу знает. Заплутаю я сама.

Мирава видела сухую вербу всего один раз в жизни, и было это семь лет назад. Пять лет она уже не жила в Крутовом Вершке и стала забывать ближайшие к нему леса, а те к тому же изменились за это время –