— Друг с другом мы можем быть откровеннее, чем с кем бы то ни было. Корабль — самое главное и самое опасное место. Ведь даже лучший план в мире может сорваться. Я помню, давным-давно мы решили не говорить об этом, — вздохнул он, — но давайте хоть на миг предположим провал. Что вы тогда сделаете?

— Если операция сорвется?

— Да.

— Если меня припрут к стенке… тогда все, мне конец. Вы же сами знаете, что я сделаю. Об этом я говорил всегда.

— Может случиться и так, что мы уйдем с золотом, но без вас… Вот почему я завел этот разговор. У меня может оказаться ваша доля, а ведь я ничего не знаю о вас. Кому бы вы хотели ее передать? Я мог бы об этом позаботиться…

— Спасибо, но у меня никого нет.

— Простите, я только пытаюсь предусмотреть все. Не очень приятно, конечно, но раз…

Рейкс улыбнулся, ему вдруг захотелось поблагодарить Бернерса. Может, он и жаден, но, боже мой, разве в этом дело? Долгие годы они работали вместе, эти годы сблизили их, связали их отношения так, что те во многом стали сильнее дружбы.

Он сказал:

— Просто прилетайте на вертолете, пускайте, когда нужно, свою ракету, да и все. Ставки сейчас выше, чем раньше, но остальное — как всегда. Мы вновь будем двигать людей, словно это пешки. Вы, я и совсем небольшая помощь сверху. Никто уже не сможет рассказать нам ничего нового о людях.

…Ту ночь он провел в спальне Белль, а через три дня уехал в Девон. А еще через день Белль поняла, что беременна уже почти два месяца.

Она сидела на кухне и смотрела на нетронутую чашку кофе, стоявшую на столе. Кофе покрылся грязной серовато-коричневой пленкой. Белль стряхнула в чашку пепел с сигареты. Пенка медленно свернулась под его тяжестью, исчезла, закрылась, как зонтик.

«Старая добрая Белль, — думала она. — Вечно с тобой что-нибудь да случится, причем такое, от чего совсем не хочется петь и плясать». Она думала, что переволновалась из-за всей этой кутерьмы, вот месячные и задержались, но доктор был категоричен. У нее будет ребенок. Его ребенок. Не удивительно, если вспомнить, как бурно он иногда проводил с нею ночи. Любой женщине этого хватило бы за глаза. Но что же ей-то делать? Сказать ему? В конце концов, а вдруг он захочет ребенка, может, даже… Нет, он никогда не женится на ней из-за этого. Они так не договаривались. Он ее по-своему любит, она уверена, но совсем не так, как она его. У нее есть деньги, он не запретит ей рожать, если она захочет. Но хочешь ли ты, Белль?

Она закурила новую сигарету и попыталась представить себя матерью — вот она, незамужняя, возится с ребенком… да, это будет ей в новинку. Хотя почему бы и нет? Когда начнешь думать об этом, когда поймешь, кто живет внутри тебя, тогда и утешишься. Ребенок. Его ребенок. Даже если она потеряет Рейкса, его кусочек останется с ней навсегда. А Рейкса она потеряет. Уж это точно. Сейчас он с ней только потому, что другого выхода нет. Но кончится это дело с кораблем, и он исчезнет. Наверно, немало женщин теряют возлюбленных и в утешение остаются с их детьми. Хочет ли она этого? Хочет ли ребенка, который всегда будет напоминать о нем? Когда он уйдет, лучше, пожалуй, сжечь все мосты. Склони голову, Белль, и постарайся его забыть. Освободи от него и сердце и мысли и завали их первым попавшимся хламом.

Белль встала и пошла на балкон. Там на столе Рейкс оставил номер «Филд». Это его жизнь, и никогда ей туда не войти. «Он теперь там, в проклятом своем Девоне — и ни на миг не вспомнит обо мне, — думала она. — Стреляет да рыбачит». Деревня пугала ее. Если Белль шла полем и корова поворачивала к ней голову, она думала, что это бык. Иногда по вечерам, немного выпив, Рейкс рассказывал о жизни на лоне природы, о реке, но ей почему-то казалось, что на самом деле он рассказывает не для нее, а беседует сам с собой, вспоминает вслух то, что по-настоящему любит. Белль к этому ряду не причислялась. Он брал ее тело, наслаждался им, но — тут она печально улыбалась — делал это как альпинист, перед которым скала, куда нужно взобраться. А теперь Белль беременна. И до «Королевы Елизаветы 2» остался всего месяц. Мисс Белль Виккерс, незамужняя мать (если не избавится от ребенка), сядет на корабль, отплывающий в Нью-Йорк, и в первую же ночь выйдет на палубу, держа в руках сумку с проклятыми гранатами. Если придется, она даже взорвет их, потому что воля изменяет ей там, где речь идет о нем… Так было всегда. Ей всегда говорили, что нужно сделать, и она подчинялась. Еще с тех пор, когда взялась за двухфунтовый мешочек с пудрой или чем-то там еще… Будь у нее ум, она поступила бы сейчас совсем по-другому. Собралась бы, пока его нет, уехала, спряталась бы где-нибудь, нашла бы себе дом на севере Англии, забыла бы весь этот кошмар. Вот что ей надо сделать. На это есть и время, и деньги. Но она знала, что никогда не поступит так. Придет час, и она поднимется на корабль, и наперекор всему будет надеяться, что в один прекрасный день он обнимет ее саму, а не одно ее тело, прижмет к себе и скажет, что был глуп и слеп и что она — единственная для него на всем свете. Чепуха. Совсем, как в дешевом кино: неуверенное начало, куча непонимания на цветной пленке, но любовь, разумеется, побеждает, и фильм кончается объятиями крупным планом. Ну, а почему нет? Боже мой, ведь это иногда случается, кому-то должен все-таки выпасть счастливый билет. Так почему не ей? Иногда Белль верила в это, иногда — нет. Но полностью отрицать не могла. Надежда бессмертна, Белль. И вот ты носишь под сердцем его ребенка, до телефона — два шага, стоит только протянуть руку, поговорить с ним, рассказать… Но чужая душа — потемки. Может, ребенок — самое главное для него. Может, он так обрадуется, что прибежит к ней с цветами, переполненный счастливыми планами… Может такое быть? Нет, ни за что на свете.

Она подошла к бару, потянулась за бренди, но передумала и налила большой стакан джина. Разрушителя материнства. Она уже поднесла его к губам и опять передумала. От джина она просто опьянеет, заработает тяжелое похмелье. Так бывало всегда.

Белль села в кресло,