Против Мэнни выставили Лори Кинга, опытного полутяжа, который в сорока любительских боях ни разу не потерпел поражения. О Манфреде Деларее почти никто не слышал, а те, кто слышал, считали, что своей единственной победе он обязан случайному удачному удару, нанесенному противнику, который не принял своего оппонента всерьез.

Однако Лори Кинг слышал эту историю и воспринял ее очень серьезно. Большую часть первого раунда он держался на расстоянии, пока зрители не начали его освистывать. Впрочем, Кинг за это время изучил Манфреда и решил, что хотя тот двигается хорошо, он не так опасен, как предупреждали, и что его можно достать ударом слева в голову. И решил проверить свое предположение. Последним, что он запомнил, стала пара свирепых желтых глаз, вспыхнувших перед его лицом, как солнце Калахари в полдень, а затем жесткий брезент оцарапал ему щеку, когда он головой вперед рухнул на ринг. Удар он так и не увидел. Хотя гонг прозвучал до окончания счета, Лори Кинг не смог продолжать бой во втором раунде; голова у него по-прежнему тряслась, как у пьяницы. Секундантам пришлось поддерживать его на пути в раздевалку.

В первом ряду ревел, как раненый буйвол, дядя Тромп, рядом с ним кричала Сара, слезы радости и возбуждения увлажнили ее ресницы и омочили щеки.

На следующее утро спортивный обозреватель газеты африкандеров «Die Burger» – «Гражданин» – наградил Манфреда прозвищем «Лев Калахари» и рассказал, что он не только внучатый племянник генерала Якобуса Геркулеса Деларея, героя Volk’а, но и родственник преподобного Тромпа Бирмана, чемпиона по боксу, писателя и нового священника Стелленбоса.

Когда Манфред вышел с лекции по социологии, во дворе университета его ждали Рольф Стандер и вся команда боксеров. Они окружили Манфреда.

– Ты от нас таился, Мэнни! – яростно напустился на него Рольф. – Ты не сказал нам, что твой дядя тот самый Тромп Бирман. Боже милостивый, парень, да ведь он пять лет был чемпионом страны! Он уложил Слейтера и Черного Джефту.

– Разве я вам не рассказывал? – задумчиво спросил Мэнни. – Должно быть, выскользнуло из памяти.

– Мэнни, ты должен нас представить, – взмолился вице-капитан. – Мы все хотим с ним познакомиться, пожалуйста, старина!

– Как ты думаешь, он взялся бы тренировать нашу команду, Мэнни? Попросишь его? Дьявольщина, если бы нашим тренером был Тромп Бирман…

Рольф замолчал, потрясенный грандиозностью этой идеи.

– Вот что я вам скажу, – предложил Мэнни. – Если вся команда сможет собраться в церкви утром в воскресенье, я уверен, тетя Труди пригласит нас на воскресный обед. И скажу вам, джентльмены, вы не будете знать, что такое райское блаженство, пока не попробовали куксистеры моей тети Труди.

И вот отдраенная и выбритая, напомаженная, застегнутая на все пуговицы, в лучших воскресных костюмах, университетская команда боксеров заняла целый ряд в церкви и так пела псалмы и восклицала, что тряслись потолочные балки.

Тети Труди приняла эту оказию как вызов своим кулинарным способностям и вместе с девочками всю неделю готовилась к обеду. Гости, молодые люди в расцвете сил, неделями питающиеся университетской едой, с прожорливым недоверием смотрели на приготовленное пиршество, стараясь разделить внимание между дядей Тромпом, который во главе стола перечислял свои самые памятные матчи, его хихикающими, краснеющими дочерьми и столом, ломившимся под тяжестью жареного мяса, разнообразных блюд и пудингов.

В конце обеда Рольф Стандер, раздувшийся, как питон, проглотивший газель, поднялся, чтобы от имени команды произнести благодарственную речь, и на середине ее обратился к дяде Тромпу со страстным призывом принять обязанности почетного тренера.

Дядя Тромп с жизнерадостным смешком отказался от предложения, как будто дело было совершенно немыслимое, но вся команда, включая Мэнни, обрушила на него шквал просьб; он находил предлоги для отказа, но с каждым разом все менее решительного; все они, в свою очередь, шумно отвергались, и наконец с тяжелым вздохом терпеливой покорности он капитулировал. И, принимая радостную благодарность и сердечные рукопожатия, наконец заулыбался с нескрываемой радостью.

– Скажу вам, парни, вы плохо соображаете, с кем связались. Есть много слов, которых я вообще не понимаю. Например «я устал» или «с меня довольно», – предупредил он.

После вечерней службы Мэнни и Рольф шли под темными шелестящими дубами назад в «Rust en Vrede»; Рольф был необычно молчалив; молчал он, пока они не дошли до главных ворот. Потом задумчиво спросил:

– Скажи, Мэнни, твоя двоюродная сестра… сколько ей лет?

– Которая? – без всякого интереса спросил Манфред. – Толстая – Гертруда, а та, что с веснушками – Рената…

– Нет! Нет, Мэнни, не дурачься! – оборвал его Рольф. – Хорошенькая, с голубыми глазами, с шелковыми золотыми волосами. Та, на которой я женюсь.

Манфред остановился, повернулся к нему лицом, вобрав голову в плечи, и его рот яростно искривился:

– Никогда так не говори! – Голос его дрожал; он схватил Рольфа за воротник куртки. – Никогда не говори о ней грязно. Предупреждаю, будешь так говорить о Саре, я тебя убью.

Лицо Манфреда было всего в нескольких дюймах от лица Рольфа, и в его глазах горел желтый убийственный блеск.

– Эй, Мэнни, – хрипло прошептал Рольф. – Что с тобой? Я не сказал ничего грязного. Ты с ума сошел? Я никогда не оскорбил бы Сару.

Желтый гнев медленно погас в глазах Манфреда, и он выпустил воротник куртки Рольфа. Потряс головой, словно разгоняя туман, и озадаченно сказал:

– Она еще ребенок. Не надо так говорить о ней. Она просто маленькая девочка.

– Ребенок? – неуверенно усмехнулся Рольф и поправил куртку. – Ты слеп, Мэнни? Она не ребенок. Она красивейшая…

Но Манфред гневно отвернулся и прошел в ворота общежития.

– Вот как, мой друг, – прошептал Рольф, – вот оно как!

Он вздохнул и глубоко засунул руки в карманы. Потом вспомнил, как Сара смотрела на Манфреда во время обеда; он видел, как она украдкой на мгновение восхищенно положила руку Манфреду на шею, когда передавала тарелку, и снова вздохнул, охваченный грустью. «Здесь тысячи красивых девушек, – сказал он себе, стараясь развеять мрачное настроение. – Все они мечтают о Рольфе Стандере…»

Он пожал плечами, криво улыбнулся и вслед за Манфредом вошел в общежитие.

* * *

Следующие двенадцать матчей Манфред выиграл – все нокаутом и все не больше чем за три раунда; теперь все спортивные журналисты, описывая его подвиги, использовали прозвище «Лев Калахари».

– Хорошо, йонг, побеждай, пока можешь, – наставлял дядя Тромп. – Но помни, ты не всегда будешь молод, и в конечном счете не мышцы и кулаки позволяют боксеру оставаться на вершине. То, что в голове, йонг, – никогда не забывай об этом!

И Манфред погрузился в академические занятия с неменьшим энтузиазмом, чем в тренировки.