Да, для Акиндина было совершенно неприемлемым презрительное отношение Варлаама к молитвенному опыту Афонских монахов. Однако он не принимал и учения исихастов об «ощутительном» восприятии Божественной благодати. Такую позицию он считал мессалианской ересью, фактически солидаризируясь с Варлаамом. Акиндин критиковал также учение св. Григория об исхождении Святого Духа и о Пятидесятнице. Для обсуждения и осуждения его взглядов и пришлось созывать новый Собор[833].

Любопытно заметить, что и св. Григорий Палама, и Акиндин черпали свои доводы из творений Святых Отцов и Учителей Церкви, но каждый толковал их посвоему. Желая сохранить верность ортодоксии и незыблемым учение, полученное от Святых Отцов, Акиндин, на свою беду, понял его как формальный консерватизм. Его богословие полностью исключало органический синтез их мыслей. И в этом отношении, увы, Григорий Акиндин ничем не выделялся из большой массы византийских богословов того времени.

Главной задачей его было доказать, что различие между сущностями и энергиями, которое проповедовал Палама, безосновательно. А потому он родил очень сомнительный тезис, будто принятие Святых Даров подразумевает причащение самой сущности Бога. Разумеется, ни Святые Отцы, ни сам св. Григорий Палама не думали, будто Причастие подразумевает участие человека в Божественной сущности. По их мнению, причащение – это приобщение лица к Божественному человечеству Христа, поскольку оно, человечество Христа, стало человечеством БогаСлова. Причащаясь Телу Христову, мы причащаемся Богу, но не Божественной сущности, которая принадлежит только ипостаси Бога и не может быть нам сообщена[834].

«Бог, – писал св. Григорий, – в то, что Он есть, нечто по сущности, изъят и отрешен от всего, совершенно превыше всякого ума и всякого слова, единения и всяческой причастности, безотносителен, непостижим, непричастен, незрим, неуразумеваем, безымянен и абсолютно невыразим. И богоименование есть название относительное, а не абсолютное. Именно в энергиях относительно узревается безотносительный по сущности, как начало, как зиждитель и виновник причинносущего. Согласно этим энергиям Он имеет какуюто причастность, будучи непричастным»[835].

Собор состоялся 9 августа 1341 г. в храме Святой Софии. Его участниками являлись те же лица, что раньше, в июне, рассматривали «личную ссору» Варлаама и св. Григория Паламы. За исключением, разумеется, покойного императора Андроника III. Как следует из сохранившихся документов, этот Собор вовсе не собирался заново изучать спорное дело. В его задачу входили корректировка протокола июньского Собора и дисциплинарное дело Акиндина[836]. Того вызвали и под давлением патриарха и царицы заставили подписаться под осуждением Варлаама. По просьбе св. Григория Паламы, сохранившего теплые чувства к бывшему другу, Акиндина не анафематствовали[837].

Но вскоре ситуация резко изменилась. Иоанн Калека решил использовать авторитет и связи св. Григория Паламы против ненавистного ему Кантакузена. В октябре 1341 г. архиерей пригласил к себе Паламу, рассчитывая, что «обязанный» ему Святитель поддержит антикантакузенскую партию, но ошибся. Застывшему в недоумении патриарху св. Григорий заявил, что считает себя защитником «мира и согласия» и вовсе не желает отчетливо зарождающейся Гражданской войны двух партий. Как говорили очевидцы, патриарха охватил такой гнев, что только личное присутствие Алексея Апокавка спасло Паламу от немедленной расправы.

Сохранилось его послание Афонским монахам, наглядно демонстрирующее позицию Паламы. «Что должны мы делать, когда начался раздор? Возбуждать единоплеменников друг против друга или объяснять им, что они суть члены друг друга и что они не должны обращаться со сродными себе, как с иноплеменниками? Таким образом, мы были предназначены судьбой в служители мира»[838].

Это был важный мотив, но не единственный. Несмотря на то, что прежде Варлаам считался «креатурой» великого доместика, Палама испытывал к Кантакузену чувство глубокого уважения. Святитель искренне полагал, что великий доместик является единственным человеком, способным продолжить «дело возрождения Римской империи», начатое Андроником III Палеологом. Наконец, благочестивый и сугубо православный Кантакузен был в значительной степени симпатичнее представителей противоположной партии, куда входило множество иностранцев. Хотя лично к императрице Анне Савойской и Алексею Апокавку Палама проявлял неизменное уважение. В его письмах много строк, посвященных Алексею Апокавку, и ни в одном из них не содержится обвинений.

После неоднократных попыток изменить ход политических дел, Палама удалился в монастырь св. Михаила Сосфенийского на Босфоре, в нескольких километрах от столицы. Однако патриарх не простил Святителю его отказа, а потому негласно предоставил возможность (или все же дал поручение?) Григорию Акиндину высказывать критические замечания о богословии Паламы, хотя и не позволил издавать письменных сочинений. Зимой 1341—1342 гг. тот написал несколько резких и критических писем Паламе, затем в полемику включились Иосиф Калафет и Давид Дисипат, занявшие сторону св. Григория. Любопытно, что уже в это время патриарх Иоанн Калека занял сторону Акиндина, хотя пока еще не открывал публично своей позиции[839].

В марте 1342 г. представитель столичного патриарха прибыл в монастырь к св. Григорию Паламе и предложил тому выбор. Если св. Григорий согласится вернуться в Константинополь и поддержать партию противников Кантакузена, всем его идейным противникам запретят нападки на Паламу. В противном случае этой критике дадут ход. Естественно, св. Григорий ответил отказом, а в столицу вернулся в последнюю неделю Великого Поста. В течение всего времени пребывания в Константинополе он имел несколько встреч с представителями антикантакузенской партии, включая императрицу Анну Савойскую. Однако все попытки заставить святителя выступить против Кантакузена ни к чему не привели. Он неизменно демонстрировал лояльность по отношению к вдовствующей императрице и отвращение от политики патриарха[840].