собрании Диккенсовского товарищества. Через день или около того, когда эвакуация из Дюнкерка была в самом разгаре, его развлекали ревю под названием "Качая ворота" с Питером Устиновым в главной роли в театре "Амбассадор", но он был поражен скудностью упоминаний о конфликте, бушевавшем по ту сторону Ла-Манша. То же самое произошло и с пьесой "The Peaceful Inn" ("самая страшная чушь"), которая, хотя действие происходит в современное время, "не содержала ни прямого, ни косвенного упоминания о войне".

По мере того как май переходил в июнь, контрасты между его профессиональной жизнью и битвой за Францию становились почти сюрреалистическими. 31 мая шестьдесят восемь тысяч человек были вывезены с пляжа в Дюнкерке. Оруэлл, смотревший "Бурю" в театре "Олд Вик", в составе которого была будущая голливудская звезда Джессика Тэнди, считал, что Джон Гилгуд в роли Просперо "намного опережает всю остальную труппу". В дневнике, который он начал вести 28 мая, он отметил общее отсутствие интереса к конфликту. Люди немного больше говорят о войне, но очень мало. Как и раньше, в пабах и т.д. невозможно подслушать никаких комментариев по этому поводу". Зайдя накануне вечером в паб, чтобы послушать девятичасовые новости, они с Эйлин с удивлением обнаружили, что "буфетчица не включила бы их, если бы мы ее не попросили, и, судя по всему, никто не слушал". Люди ничего не поймут, решил он, пока не начнут падать бомбы и не вторгнутся немцы. И все же он осознавал, что среди ночных сводок новостей и газетных фотографий возвращающихся солдат, он разделяет эту отрешенность и что какая-то его часть отчаянно жаждет быть в другом месте. Июньская запись в дневнике говорит о том, что он "постоянно думает о моем острове на Гебридах, которым, полагаю, я никогда не буду обладать и даже не увижу его". Пройдет еще шесть лет, прежде чем он поселится на Юре, но "мысли о нем" наводят на мысль о давней мечте, только сейчас занесенной на страницу.

В дневнике почти ничего нет об Эйлин, которая к этому моменту отчаянно пыталась получить весточку от Лоуренса, кроме записи, описывающей поездку в Ватерлоо и Викторию, "чтобы узнать, смогу ли я получить какие-нибудь новости". Эта попытка оказалась "совершенно невозможной... У репатриированных мужчин есть приказ не разговаривать с гражданскими лицами, и в любом случае их удаляют с вокзалов как можно быстрее". Он довольствовался наблюдением за реакцией толпы, которая встречала высаживающихся беженцев молча, но приветствовала "всех моряков любого описания" до самых стропил. Вскоре после этого пришло известие, что Лоуренс погиб в результате прямого попадания в кафе Дюнкерка, когда осколок бомбы попал ему в грудь; его тело так и не было найдено. Наблюдая 2 июня за толпами людей в Лондоне, Оруэлл обнаружил, что "ни на одном лице, ни в одном подслушанном разговоре не видно, чтобы эти люди понимали, что в течение нескольких недель они могут подвергнуться вторжению". Его собственные перспективы, помимо слежки за театром два раза в неделю, выглядели туманно. Отступление BEF означало, что необходимость в полевом охранном корпусе отпала. Собеседование в военном министерстве не принесло никаких предложений о работе, а на медицинском совете 28 июня его отнесли к категории С - непригодным к любой военной службе. Все "распадалось", решил он, - немцы в Париже (14 июня), французы капитулировали (17 июня), профессиональная жизнь стала настолько бесполезным занятием, что он был вынужден писать свои обзоры прямо на машинке. Помимо рутинной журналистики и дневника, он был неспособен взять в руки перо.

И все же даже в своих хлебных заданиях, написанных в период огромного личного беспокойства из расчета фунт или два за тысячу слов, ум Оруэлла редко отключается. В обзоре газеты "Трибюн", опубликованном в неделю падения Франции, есть увлекательная рецензия на "Киноистории" Г. Г. Уэллса, в которой Уэллс восхваляется как "самый влиятельный романист нашего времени", но критикуется за то, что он путает механические инновации со справедливостью и свободой. В книгах Уэллса ученый неизменно является человеком прогресса. Мистеру Уэллсу никогда не приходило в голову, что его категории могли смешаться, что реакционер мог использовать машину по максимуму, а ученый мог использовать свои мозги для теории расы и ядовитого газа". Тем временем появилась реальная возможность послужить своей стране. Это были Добровольцы местной обороны (LDV), позднее - Домашняя гвардия, о создании которой 14 мая в знаменитой радиопередаче объявил военный министр Энтони Иден. Четверть миллиона мужчин в возрасте от семнадцати до шестидесяти пяти лет встали под знамена в течение двадцати четырех часов. Хотя к испанским ветеранам власти иногда относились настороженно, Оруэлл, с его дополнительным опытом службы в Бирме, мог бы стать главной добычей.

Конференция местной группы LDV, проходившая в зале заседаний комитета на крикетной площадке Lord's Cricket Ground, пробудила сильные чувства ностальгии - по его подсчетам, последний раз он был там девятнадцать лет назад на матче Итон-Харроу. Добровольцы из Сент-Джонс-Вуда со временем стали ротой "С" 5-го Лондонского батальона, и Оруэлл приступил к своим обязанностям с большим рвением. Присутствуя на первых учениях LDV 21 июня, он счел их "действительно восхитительными". То же самое было и на параде всей "зоны" 30 июня, на котором было сформировано двенадцать взводов, по крайней мере, четверть из которых, по подсчетам Оруэлла, были представителями рабочего класса. Несомненно, Оруэлл был взволнован этими событиями, которые не только навевали воспоминания об Испании, но и вселяли надежду, что LDV может превратиться в настоящую гражданскую милицию с реальным политическим влиянием. В этом духе он написал длинное письмо в газету Time and Tide, в котором предложил, что "нашим лозунгом должно стать ARM THE PEOPLE", и призвал к производству ручных гранат и распространению дробовиков. Довольный тем, что казалось спонтанным энтузиазмом простых лондонцев, он отметил, что "высшие чины, без сомнения, основательно напуганы этими тенденциями". Зональный парад также продемонстрировал резкий контраст в отношении, заурядная речь инспектирующего генерала ("обычный старческий имбецил, фактически дряхлый") уравновешивалась присутствием людей, которые казались "очень готовыми к вдохновению".

Оруэлл явно был готов к вдохновению. Но другая его часть была отправлена по спирали в глубочайшее расстройство. Обычная недосказанность - такая характерная черта его писем и дневников, что редкие случаи, когда он дает себе волю, могут быть разрушительными - настоящий человек внезапно появляется из-под кургана вежливости и утаивания. Один из таких случаев произошел 25 июня, в день его тридцатисемилетия, когда после собеседования в батальоне внутренней службы - подразделении армии, предназначенном для обороны страны - он вернулся в Дорсет Чэмберс и начал длинное и