Девичья память не исчезает вместе с навсегда утраченным девичеством, равно присуща она и женщинам зрелым. Светлана Васильевна, Людмила Васильевна и Наталья Васильевна совершенно не помнили, что когда-то называли своих мужей исключительно по имени, щедро используя при этом уменьшительно-ласкательные суффиксы, называли и по имени-отчеству, впрочем, и фамилии тоже уже были, да что тут говорить – спираль есть спираль.

А чтобы поставить окончательную точку в щекотливой теме права каждой из трех женщин на всех троих мужчин, приведем следующий факт: Челубеев, Шалаумов и Нехорошев, сами того не ведая, носили совершенно одинаковое нижнее белье китайского производства, купленное в К-ске одной из сестер, и нет смысла уточнять – кем, потому что это могла быть и Светлана Васильевна, и Людмила Васильевна, и Наталья Васильевна. И не говорили они об этом мужьям вовсе не потому, что боялись смутить их или обидеть – настолько женщины были в них уверены, но потому лишь, что свято соблюдали одну из главных женских заповедей: не говорить мужу, что где куплено и, главное, за сколько.

Такие это были три сестры и такая редкая по нынешним временам женская дружба – наверное, она продолжалась бы еще долго, если бы в один прекрасный день не появились в «Ветерке» о. Мартирий и о. Мардарий…

Но если бы только Котан, ах, если бы только Милостивый Котан, и если бы только мыши! Был еще и Авраам, закалающий собственного сына, – его присутствие в храме грозило неприятностями куда более значительными, чем мышиная возня и исчезновение бандитского котяры…

В бывшей солдатской чайной под названием «Русь», на высоченный конек которой в памятный всем в «Ветерке» день 19 октября 1997 года Игорёк водрузил православный крест, что позволило о. Мартирию высказаться кратко и афористично: «Была “Русь” чайная, стала “Русь” православная!», прямо при входе на несущей стене оставалась роспись, которая ни при каких обстоятельствах не могла находиться в церкви, и тем не менее вплоть до последнего времени она там находилась. Роспись любительская, но такая, мимо которой нельзя было пройти, чтобы не остановиться и не разглядеть ее во всех подробностях. Под размашистым утверждением «Коммунизм победит!» с детской искренней непосредственностью было помещено все, что, по убеждению автора, при коммунизме будет иметь место: аист на крыше, трактор на пашне, корабль в море, самолет в небе, ракета в космосе и – посредине – лучезарно улыбающиеся обитатели светлого будущего: женщина в ситцевом платье и мужчина в рабочем комбинезоне (женщина держала на руках ребенка – то ли негритенка, то ли нашего, но очень какого-то замурзанного). Далее шли домашние животные: корова, уткнувшаяся мордой в молочную автоцистерну, розовый поросенок, задумчиво взирающий на связки колбас, курочка Ряба, выстреливающая в корзину с яйцами еще одним, не золотым, а, как обещала, простым, кот, отдаленно напоминающий Котана, сидящий в позе караульного пса. Затем снова были люди, уменьшенные в несколько раз по сравнению с запечатленными на первом плане коммунистическими Адамом и Евой, успевшими вкусить в своем раю греха. Сначала шли военные: летчик, солдат и матрос, а в некотором отдалении стояли пшеничноволосый комбайнер со снопом пшеницы в руках, то ли маляр, то ли штукатур – непонятно, потому что в одной руке его была длинная кисть, в другой пиковый мастерок, и, наконец, шахтер с отбойным молотком на плече, чумазый, как негр, а может быть, даже и негр, отец того ребенка, – короче, чего там только не было, да и то легче сказать чего. Не было там секса, алкоголя и наркотиков, а также даже намека на то, что помимо этого самодостаточного мира может существовать какой-то другой… Это был дольний мир, заменивший собой мир горний, мир победившего человека, ежедневно празднующего по этому поводу победу.

Интересно было наблюдать, как монахи разглядывали эту прокоммунистическую стенопись. Отец Мардарий переходил нетерпеливо от сюжета к сюжету и от персонажа к персонажу, прыская по поводу каждого смехом, отец же Мартирий как уставился на шахтера, так и не сводил с него глаз, задумчиво трогая изображение рукой, пока не повернулся к Игорьку и не приказал зачистить, как он печально выразился, веселые картинки. Это оказалось неожиданностью для всех, и в первую очередь для о. Мардария.

– Да как же так-нат, красиво женат, а красота-нат, – начал было объяснять толстяк, но великан так на него глянул, что тот замолчал.

Зачистить и на зачищенном месте написать картину на сюжет Священной истории, когда по Божьему наущению Авраам должен был «закалать», то есть зарезать, своего любимого сына Исаака, но посланный Богом же ангел помешал ему это сделать – таков был приказ о. Мартирия. Никто не смел возразить, хотя всем было жаль впечатляющего и убеждающего творения безвестного Облачкина, чья подпись скромно стояла в нижнем правом углу произведения. Точней, подпись была не совсем такая, а «Облач» – окончание фамилии отвалилось вместе с небольшим куском штукатурки, но все были уверены, что фамилия художника – Облачкин. Поражал и год создания росписи – 1991-й. Когда в коммунизм уже никто не верил, Облачкин верил сам и заставлял в него верить других.

Именно такой художник требовался Игорьку для выполнения Мартириева приказа: ведь если он мог заставить поверить в то, чего не может быть, насколько легче ему убедить всех в том, что, возможно, даже и было… Кликнули клич по городам и весям, но никто никогда нигде ничего не слышал о талантливом и самобытном Облачкине. А между тем художников в «Ветерке» было ноль. Татуировки кололи по старым трафаретам: «Дедушка Калинин, век меня мотать, отпусти на волю, не буду воровать», а кто такой Калинин – не знали. Петь в «Ветерке» тоже толком не могли, но хор Игорёк сбил и петь заставил. «У меня и медведь запоет», – повторял он, потирая костяшки пальцев. Но рисовать медведя не научишь, сколько косолапого не бей. Храм стоял не расписанный, иконостас представлял собой набор прикнопленных к фанере типографских икон. «Молись, и художник появится», – приказывал о. Мартирий. Молиться Игорьку было некогда, он весь растворялся в хозяйственной деятельности, к тому же было кому вместо него молиться.

Молились, и художник появился! Фальшивомонетчик по фамилии Рубель. Говорили, что нарисованные им доллары никто не мог отличить от настоящих и, если бы не родной брат, решивший отбить у него его девчонку, он сейчас блаженствовал бы с ней где-нибудь на Канарах. Но расписывать храм Рубель отказался, объяснив это тем, что в бога не верит и верить не собирается. Игорёк бить не стал – дал послушать крики оглашенных. Рубель послушал и подкорректировал позицию:

– Расписывать буду, а верить нет.

– Это пожалуйста, – пожал плечами Игорёк. – В этом деле даже на зоне – свобода.

Рубель начал с потолка… В небесных высях преобладал зеленый цвет, а Господь Саваоф кисти Рубеля здорово смахивал на америкоса с пятидесятидолларовой купюры. Все это вызывало досаду, но художник был один, и Игорёк обращался с ним бережно. Терпеливо увещевая, староста храма убедил художника прибавить к зелени золота, а Вседержителю пририсовать бороду. Взглянув на потолок, монахи поморщились, но не сказали ни слова. Кажется, это задело творческое «я» художника. Следующим заказом стала большая, в рост, икона Благоразумного разбойника. Образца у монахов не оказалось, и о. Мардарий описал ее своими словами: