– Он стоит-нат, на фоне райских кущей-нат, с большим крестом в руках-нат. Голый-нат.

– Голый? – не поверил Игорёк.

– В набедренной повязке-нат, – уточнил о. Мардарий.

Отец же Мартирий предложил образное решение:

– Он еще на кресте, но уже в раю. Понятно?

– Понятно, – неожиданно легко согласился Рубель.

Когда монахи уехали, художник выразил заказчику опасения, что, если он будет работать по представлению, у него ничего не получится, и высказал потребность в модели, которая бы ему позировала.

– Ищи, – сказал Игорёк. – Только в «очко» не лезь. – Очком в «Ветерке» называли 21-й отряд.

– Может, объявим конкурс? – вдохновляясь на глазах, предложил Рубель.

Конкурс объявили, и на следующий день к расположившейся в Подсобке мастерской художника выстроилась очередь. Зэки оказались народом тщеславным, очень многим в «Ветерке» хотелось, чтобы на него молились. Давали художнику взятки – пряниками, чаем, сигаретами. Рубель все это брал, ел, пил, по особому разрешению Игорька курил, так как не мог без сигареты, как он выражался, осуществлять творческий акт. При этом гнал от себя соискателей образа Благоразумного разбойника, после каждого третьего мотая головой и объясняя:

– Они, может, и на кресте, но точно не в раю.

Промучившись с неделю, Рубель посмотрел на Игорька, как будто увидел его впервые, и воскликнул:

– Я понял – это ты!

Игорёк сделал вид, что удивился, хотя с самого начала был уверен в таком исходе. Данный ход Рубеля вызвал у Игорька восхищение, но одновременно и опасение за свое будущее на посту старосты церкви – в зоне появился человек, который мыслил и действовал на уровне, на котором мыслил и действовал он сам. Успокаивало только то, что Рубель не верит, – невозможно было представить, чтобы неверующий стал старостой церкви. Но ход его мыслей поражал. «Понравится монахам икона – вознесут тебя, не понравится – разнесут меня», – думал Игорёк, вглядываясь в мелкие невыразительные черты лица художника.

– А ты случайно не еврей? – растерянно спросил Игорёк.

– Показать? – решительно предложил Рубель.

– Лучше мой посмотри, – перевел все в шутку Игорёк и начал позировать. Делал он это охотно и легко, чему имелось внятное объяснение: Игорьку не надо было изображать Благоразумного разбойника, он сам был разбойником, и именно благоразумным. В самом деле, статья, по которой Игорёк отбывал наказание, квалифицировала его действия как разбой. Восемь лет «строгого» – это и есть его, разбойника, образно говоря, крест. Благоразумие же проявилось тогда, когда монахи привезли в «Ветерок» крест настоящий, православный, деревянный, здоровенный и тяжеленный – Игорёк вышел из строя, взял его и понес, вследствие чего и был назначен старостой церкви и теперь, по мнению многих, проживал в раю, причем являлся в нем первым. Провели пять или шесть сеансов позирования, и после каждого, приставив к стене специально для этого изготовленный в столярке православный крест, Игорёк делал замечания и давал поправки. От природы он был великолепно сложен и красив лицом, Рубель это все приукрашивал, но Игорёк все равно требовал сделать талию тоньше, бицепсы рельефнее, лоб шире, а волосы гуще и чернее, и чтобы ни одного седого! Главной же претензией Игорька было то, что лицу Благоразумного разбойника на иконе не доставало духовности. Если к претензиям первого рода Рубель относился, как прожженный профи, и безропотно уменьшал и увеличивал, делал гуще и чернее, то в ответ на требование духовности кривился, начиная страдать изжогой, и в конце концов огрызался:

– Где я тебе ее возьму, я же не верю!

– Извини, забыл, – успокоенно говорил Игорёк, затыкая за резинку трусов вафельное полотенце, изображавшее набедренную повязку Благоразумного.

Когда монахи смотрели на готовую икону, сердце у Игорька колотилось так, будто весь вечер накануне он гонял чифир. Рубель старательно делал вид, что мнение монахов ему безразлично, но при этом грыз ногти и сплевывал. Райские кущи за спиной разбойника подозрительно напоминали долларовую зелень, но монахи не акцентировали на этом свое внимание. Восторга не выразили, но икона им понравилась. Поняв это, Игорёк встал рядом и, напрашиваясь на похвалу, напомнил:

– А ничего, что это я?

– Ничего, – успокоил о. Мартирий и неожиданно прибавил: – тебя зарежут и забудут, а она останется.

Игорёк решил, что пастырь пошутил и неуверенно улыбнулся, но, увидев, как тот благодарит художника, улыбаться перестал. Монах ободряюще похлопывал расплывшегося от похвалы Рубеля по плечу и наказывал:

– Молодец! И дальше трудись во славу Божию.

– Да он же не верит, – робко напомнил из-за спины Игорёк.

– Поверит, куда денется, – пообещал о. Мартирий.

«Только через мой труп!» – с отчаянием подумал Игорёк.

Последним крупным заказом Рубелю и стала роспись несущей стены, но дело сразу уперлось в Хозяина, который категорически воспрепятствовал уничтожению прежней росписи.

– Варварство не допущу! – кричал Челубеев. – Христиане тоже мне… Такие же христиане Александрийскую библиотеку спалили и до сих пор не извинились! – Про Александрийскую библиотеку Марат Марксэнович слышал в детстве от отца.

Нашла коса на камень – пришлось идти на компромисс: творение безвестного Облачкина не соскоблили, а закрасили белилами, поверх которых должен был лечь библейский сюжет. Но Челубеев и тогда не унимался:

– Наши потомки не дураки будут! – кричал он. – Счистят вашу религиозную мазню, а на мечту человечества будут приходить смотреть, как в музей! История все расставит по своим местам!

Но прежде чем расставить всё по местам, история посмеялась, и не над кем-нибудь – над Игорьком… После похвалы о. Мартирия, Рубель возомнил себя великим художником и творил, что хотел. Причем делал это он скрытно, отгородившись от посторонних глаз фанерными ширмами. За три дня до планового приезда монахов, прямо накануне загадочного исчезновения кота, Игорёк прорвался в запретную зону сделать свои замечания, чтобы художник успел их исполнить. Увиденное потрясло Игорька настолько, что он сел задницей в ведро с краской. Он не знал, что делать: смеяться, плакать или убивать проклятого богомаза. Нет, там все было красиво – небо, горы и все такое прочее, да и Авраам со своим сыночком тоже ничего, и ангел (особенно крылья впечатляли) – все было хорошо, и все было бы хорошо, если бы не одно, не два, а целых три неприемлемых обстоятельства: Авраам оказался похож на о. Мартирия, ангел – на о. Мардария, а Исаак под ножом – вылитый Челубеев. Игорёк взглянул на Рубеля, чтобы спросить: «Ты что, издеваешься?» – но тот опередил, заявив с вызовом:

– А я так увидел!

Игорёк хотел сказать, что люди, вместо того чтобы молиться, будут в храме смеяться, но Рубель и по этому поводу высказался.

– Для меня это всего лишь исторический сюжет. И каждый вправе относиться к нему так, как хочет. Лично мне не смешно.