Но мы также хорошо знаем, что несмотря на серьезное просветление умов в Киеве [опять-таки, по-видимому, намек на выигранные выборы. – С. М.] общая обстановка далеко еще неблагоприятна для разумных идей. Если горожане до известной степени уже оценили прелести завоеваний революции, то все же и они многому научились только в последние несколько дней, когда мы таскали ведра под свист пуль. Ведь одно из «завоеваний революции» и состоит в том, что так как никакой власти в сущности говоря нет, то каждый может делать восстания, когда ему угодно. Много миллионов винтовок и тысячи орудий, которые с великим напряжением Россия готовила против внешнего врага, не провалились ведь сквозь землю. Они сейчас находятся в руках у населения и до тех пор, пока не будет твердой власти, время от времени эти винтовки и орудия будут стрелять по тем или иным причинам. Было бы болото, а черти будут.

Но было бы с нашей стороны и безнравственно и в высшей степени недальновидно самим брать в руки эти беспутные винтовки и палить в мирных обывателей. Нет[,] мы этого не делаем, ибо это значило бы, что и мы заразились всеобщей революционной глупостью.

Те, кто берется за оружие, должны иметь определенную цель и определенный разумный план. Но идиотским образом палить по городу и убивать женщин и детей, – от этого да сохранит нас Господь. Пусть такая манера действий будет одним из завоеваний революции.

<…>

Раз весь этот страшный опыт социализма в нашей несчастной стране начат, пусть он будет доведен до конца. Пусть у народных масс не останется иллюзии, что если бы какие-то «черносотенцы» им не помешали, то был бы рай на земле. Пусть социализаторы доведут свое дело до конца и упрутся лбом об стенку, тогда поговорим. А теперь «вольному воля, спасенному рай», – мы никому не мешаем.

Поэтому восстания нас не интересуют и мы в них не участвуем. Нас интересует совершенно другое. Мы знаем, что спасение только в одном: в культурной армии, подчиняющейся культурным людям.

И у нас только одна забота: быть готовым тогда, когда изверившись в возможность левой демагогии, все прийдут к этой же мысли.

Вот когда настанет страшный и страдный час для всех нас. Если к этому времени интеллигенция не будет готова и не сумеет быстро, крепко и разумно наладить машину, толпа опять будет пробовать что-то сделать, но уже с другого конца.

И пойдет та же иссушающая демагогия, но только наизнанку{1245}.

Сегодня нам, разумеется, хорошо известно, что получилось в результате (и где оказалась интеллигенция).

Атака Муравьева

Когда под вечер 22 января (4 февраля) был взят железнодорожный вокзал, канонада в центре города прекратилась. «Рисовались уже радостные картины воцарившегося спокойствия», – сообщал газетный корреспондент. Но спокойствие продлилось несколько часов.

В четверть первого ночи раздался артиллерийский выстрел откуда-то из за Кадетской рощи. Затем еще и еще. Снова началась канонада. А через некоторое время загрохотали пушки из-за Днепра, со стороны Дарницы{1246}.

К Киеву подошли советские войска под командованием Михаила Муравьева.

Михаил Муравьев (1880–1918)

Муравьев, бывший подполковник царской армии, возглавивший поход большевистской армии на Киев, сам никогда не был большевиком. Сведения о его политическом прошлом противоречивы. Известно, что после Русско-японской войны, где он был тяжело ранен, Муравьев учился в Париже, где предположительно увлекся культом Наполеона. По одной из версий, тогда же он объявил себя последователем идей кадетов, но в 1907 году примкнул к эсерам-террористам (группе Бориса Савинкова){1247}. Однако сам Муравьев утверждал, что в 1905 году был черносотенцем{1248}. О том же говорил инженер Фишбейн в открытом письме к Леониду Пятакову, которое мы уже упоминали:

Неужели это простая случайность, что во главе крайних течений социализма стали вы [Пятаков. – С. М.]. подп[олковник] Муравьев, доктор Образцов, т. е. люди, которые сделали эволюцию от черносотенства до большевизма и максимализма?{1249}

Затем Муравьев, по его собственному утверждению, в 1908 году в казанском военном училище основал офицерскую революционную организацию; «[Ф]изиономия политической организации, – писал он, – была в духе программы социал-революционеров, в партию которых я официально вошел только в дни первой революции и считал и считаю себя в настоящее время [в начале ноября 1917 года. – С. М.] социалистом-революционером»{1250}. Борис Николаевский, однако, писал, что членом партии эсеров Муравьев никогда не был{1251}. Доподлинно можно утверждать одно: политическую ориентацию он менял неоднократно и очень быстро. Весной 1917 года он сошелся со своим единомышленником Керенским, был переведен из Одессы в Петроград и стал начальником охраны Временного правительства. Встречавшийся с ним той же весной генерал Александр Лукомский (командир I армейского корпуса, затем начальник штаба Верховного главнокомандующего) позже вспоминал: «Явно каторжный вид этого Муравьева не внушал никакого доверия»{1252}. После неудавшегося корниловского мятежа он порвал с Керенским. По утверждению петроградского журналиста Л. Львова, незадолго до Октябрьской революции Муравьев говорил о большевиках «в таких выражениях, которые могут быть помещены в печати только при большевистской свободе слова и только в их органах». За несколько дней до революции Муравьев сообщил журналистам, что едет организовать отряд против большевиков, добавив буквально следующее:

– Эту сволочь можно разогнать одним батальоном{1253}.

Это отнюдь не помешало подполковнику Муравьеву уже через два дня после взятия большевиками власти встретиться в Смольном с Яковом Свердловым, который отвел его к Ленину. Еще через два дня Муравьев был назначен главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, но 8 (21) ноября – на следующий день после образования УНР – покинул этот пост, подчинившись партийной дисциплине (левые эсеры отозвали своих представителей с высоких государственных постов). Через месяц после этого, 9 (22) декабря 1917 года, он был назначен начальником штаба наркома по борьбе с контрреволюцией на Юге России Владимира Антонова-Овсеенко{1254}, а впоследствии – командующим группой войск на Киевском направлении.

Радикализм Муравьева проявился еще в постреволюционном Петрограде. Изданный им «Приказ по обороне Петрограда 1 ноября 1917 г. № 1» предписывал солдатам, матросам и красной гвардии «беспощадно и немедленно расправляться своими силами с представителями преступного элемента, раз с очевидной несомненностью на месте будет установлено их участие в содеянном преступлении». Иными словами, приказ узаконивал самосуды. По оценке журналистов этот приказ «даже по нашим невероятным временам, показался в Петрограде невероятным». Категорический протест выразила петроградская городская дума, и в итоге уже в ночь