Тот промолчал, зато в разговор вмешался Григорий Тарасович:

– Да нормально тут живется! Мазей разных хватает, чтобы комары не заедали, да и костерок можно запалить…

– Вот именно! – подтвердила Есения.

– Ну, давайте, проходите! – сказал Григорий Тарасович и повел Есению к крыльцу.

Леонид с Федором, по пути захватив из саней свои рюкзаки, двинулись за ними следом.

Снаружи дом Григория Тарасовича выглядел очень большим, и было непонятно, зачем такой домина одному человеку, но когда Леонид вошел внутрь, то понял, что часть здания была отведена животным – они прошли мимо двери, из-за которой раздавалось блеяние коз.

Заметив удивленный взгляд Леонида, Григорий Тарасович несколько смущенно пояснил:

– У нас тут зимой студено, скотину в холодном хлеву не подержишь, топить приходится. А как пурга зарядит на несколько суток, то и из дому не выйдешь, чтобы их согреть и накормить… Вот мы все под одной крышей и расположились…

– А кто у вас в хозяйстве есть? – поинтересовалась Есения.

– Козы, куры, а по осени взял еще пару поросят…

– А можно мне потом будет посмотреть на ваших животных? – спросила Есения.

– А вот пойду доить Мурельку, так и посмотришь…

– Мурелька – это кто? – спросил Леонид, услышав украинское название любимого фрукта.

– Моя коза. Рыжей масти… – пояснил дед и, заведя их в большую комнату, предложил: – Могу вам яешни нажарить, яйца только утром из-под курей забрал.

– Спасибо, мы же перед отъездом поели, – сказала Есения и осеклась, глянув на Леонида.

А тот удивленно спросил:

– А у вас куры и зимой несутся?

– А чего же им не нестись? – в свою очередь удивился дед. – Кормлю я их справно, да и хозяин у них боевой, простою женкам не дает, – он усмехнулся в бороду. – Ну, раз есть сейчас не хотите, то обождем до обеда. Я вам скоро парного молочка принесу. Располагайтесь! – и он показал на лавки, стоящие вокруг большого деревянного стола, накрытого клеенкой.

Есения с любопытством рассматривала висящие на стенах рамы, в которых за стеклом были вставлены старые фотографии и репродукции из журналов. Рамы были сверху убраны богато вышитыми украинскими рушниками. Несмотря на то, что они слегка пожелтели от времени, и вышивка на некоторых из них совсем выцвела, было видно, что выполнила ее очень искусная рука. Такие же рушники украшали «красный угол», где висели три иконы с теплившейся перед ними лампадкой.

– Это моя матинка вышивала, – проследив за взглядом Есении, тихо сказал Григорий Тарасович.

– Очень красиво, – уважительно заметила Есения.

– Все, что мне от нее осталось… – грустно покачал головой старик и повернулся к Федору: – Ну, давайте, что ли поближе познакомимся?

– Федор, – сказал тот, протягивая ему руку.

– Я – Леонид, а это моя супруга – Есения, – в свою очередь представился Леонид, и обнял Есению за талию, притянув ее к себе, чтобы пресечь возможные возражения.

– Очень приятно познакомиться, – кивнул Григорий Тарасович. – Ну что же, мужики, спать вы будете на печке, а Есении я уступлю свою кровать в соседней комнате.

Заметив недовольный взгляд Леонида, он пояснил:

– Кровать моя одиночная, вдвоем вы на ней не уместитесь, не вижу смысла тесниться.

«Конечно, не видит! – хмыкнул про себя Леонид. – У него же уже все в прошлом! Небось, забыл, какое это удовольствие „тесниться“ с любимой женщиной…»

Видимо, его взгляд выдал его чувства, потому что Есения смущенно отвела глаза и, слегка отодвинувшись от Леонида, спросила старика:

– А вы как же?

– А я здесь, на грубе[13], посплю. Мне еще и лучше: старые кости погрею… – сказал Григорий Тарасович. – Ну, пойдем, что ли, я покажу тебе, где ты будешь жить.

Он направился к двери в соседнюю комнату. Есения послушно пошла за ним следом.

Федор, взглянув на Леонида, стоявшего с потерянным видом, подошел к нему.

– Не грусти, паря, побудешь ты еще с ней наедине, – сказал он, с добродушной ухмылкой хлопая Леонида по плечу. – Может, еще и надоест…

– Никогда! – твердо возразил тот, глядя на дверь, закрывшуюся за Есенией и, повернувшись к углу, из которого на него испытующе смотрел Спаситель, повторил то ли Ему, то ли себе: «Никогда!».

– Эка тебя присушило! – уважительно покачал головой Федор. – Ну, дай Бог!..

– А ты в него веришь? – спросил его Леонид.

– В кого? – не понял Федор.

– В Бога…

– Верю, я же православный человек, – ответил Федор.

– Ты – православный? Христианин? – удивился Леонид. – А мне почему-то показалось, что у вас, офеней, какая-то другая вера.

– Это еще какая? – прищурился Федор.

– Ну-у… Языческая, многобожная… По крайней мере, никак не христианская… – пояснил Леонид.

– А я и не говорю о христианской вере, – усмехнулся Федор. – Православие на Руси, паря, было еще задолго до принятия ею христианства. И означает сие, что русские славили Правь, то есть шли Стезей Прави, которую и можно только назвать Праведной верой. Славяне изначально ведали Правду, то бишь Пра-Веды: древнейшие Веды или священные предания об истоке Ведической веры, которая была первой верой почти для всех народов.

– Ты говоришь, что веришь в Бога, но славяне же были язычники, у них бытовало многобожие, и только христианство принесло монотеизм, то есть веру в единого бога… – заметил Леонид.

– И кто это тебе сказал, что славяне были многобожцы? – насмешливо спросил Федор. – Славяне – это «славные люди, жившие в потоке славы Бога», это даже в Библии сказано, какое уж тут многобожие?

– Ну как же?! – воскликнул Леонид. – Ведь об этом везде написано! Есть масса книг, где перечисляется огромное количество славянских богов: там и Сварог, и Род, и Перун, и Велес и… и так далее…

– Эх вы, лопотники… – покачал головой Федор. – Наш Бог – и един, и множественен, узри эту простую истину. В жизни как бывает? Для тебя, допустим, один человек сделал добро, ты его называешь добрым. А для другого – он же – средоточие всего зла мира! А сойдись вы вместе – удивитесь: «Об одном ли мы человеке говорим?». Один говорит: «Я – про Иван Иваныча», второй: «Так и я о нем же!». И что получается? Говорите, вроде, о разных людях, а оказывается, про одного и того же человека, и имя ему – Иван Иванович. Так и тут: Бог есть Всевышний. И когда, например, рождает женщина дитё, то она взывает не просто к состраданию Всевышнего, а к его чадолюбивой стороне – Роду. А когда гремит гром – значит, то Всевышний гневается, становясь на время гнева Перуном. Вот ты, например, когда гневаешься – про тебя можно сказать: «гневный человек», когда женщину ласкаешь – ты – муж страстный, когда дитё свое колышешь – ты – отец любящий… Видишь, сколько у тебя названий? Так какой же ты – единый или размножествлённый?