– А козлят к ней подпускать не будете? – с видом знатока спросил Леонид, вспомнив, что бабушка прежде, чем подоить их корову Зозульку, всегда подпускала к ней на время теленка, а то иначе та молоко в вымя не пускала.

– Козлят я уже отлучил, – отрицательно покачал головой дед и начал доить козу.

Тугие струи белого молока звеняще забились о дно и борта еще пустого жестяного ведерка-подойника. Леониду с детства нравился этот звук, он ему напоминал весенний дождь с градом.

Довольно быстро и умело подоив козу, Григорий Тарасович аккуратно процедил через марлю молоко из подойника в банку. Потом, зачерпнув из стоящей в углу бочки воды, он тщательно промыл ведерко и повесил его на крюк, накрыв чистой тряпицей.

– Ну, пойдемте что ли? – предложил он, поднимая банку с молоком.

– А можно, я с ними еще побуду? Они такие хорошенькие! – спросила Есения, поймав, наконец, за шею одного из козлят и поглаживая его по мягкой шерстке.

– Ну, побудь, – разрешил Григорий Тарасович. – А мы с Леонидом пойдем по парному молочку вдарим!

Перейдя из «скотного закута» на жилую половину, Леонид с облегчением перевел дух, подумав, что козлы, действительно, испускают не самый приятный аромат…

– А правда, что козлятину не едят, потому что козлы писают себе в рот и потому мясо у них вонючее? – спросил он у Григория Тарасовича.

Федор, сидящий в углу на лавке, расхохотался:

– Лёньша, да где ты все эти сведения черпаешь? То горностаи у тебя «портят» своих малолеток, то козлы в рот отливают… Козлы вонючие сами по себе…

– Да у любых производителей мясо вонючее, – добавил Григорий Тарасович. – Что кнура возьми – есть же невозможно, смердит и на сковороде метра на два подпрыгивает. А коты что, лучше пахнут?

– Не ел – не знаю! – рассмеялся Леонид. – Хотя… когда коты метят, то воняет ужасно! А, кстати, хотите, я вам одну историю расскажу? О кнурах заговорили, так я тут вспомнил… Это случилось на Украине, в деревне, где жили мои дедушка с бабушкой.

– Ну, расскажи… – согласился Григорий Тарасович, поставив банку с молоком на стол и доставая из-под полотенца чистые стаканы.

– Было это лет тридцать пять назад, тогда дедушка мой еще был жив, – начал рассказывать Леонид. – Колхозной свинофермой в то время у них управлял Микола Иванович, мужик строгий, но прозвище имел очень смешное – «Мундерка», это его так прозвали за любовь к картошке в мундире. И был этот Микола Иванович большой аккуратист. А в его хозяйстве на то время кроме свиноматок состояло еще три кнура-производителя, каждый по полтонны весом. И вот забеспокоился Микола Иванович о гигиене самых «производительных» частей этих кнуров, мол, от этого зависит здоровье свиноматок и хороший приплод. Вызвал он к себе свинарок и дал им приказ: с этого дня ежедневно обмывать «ядра» и другие кабаньи прелести чистой водицей. Бабы, понятное дело, ойкнули, но, не смея возразить грозному заведующему, поплелись выполнять приказ. Не надо описывать, как они, бедолаги, дрожа от страха, заходили с ведром в загон к кабанам, подымали ничего не понимающих животных на ноги и подлезали под их толстое брюхо с мокрой тряпкой… Конечно, им было очень страшно, к тому же, как рассказывал потом об этом дед, кабаны оказались очень сообразительными ребятами. Довольно порыкивая в ответ на такую «санобработку», они стояли смирно только до тех пор, пока свинарка не заканчивала процедуру и разгибалась, чтобы выйти из загона. И вот тогда кабан с несвинячьей прытью подскакивал к двери загона, перекрывая выход, плюхался в навоз и, повозившись в нем брюхом, поднимался вновь на ноги, показывая свинарке, что дело придется повторить. При этом вид у него был очень свирепый. Когда у Чутихи ее кабан сотворил такое уже во второй раз, она заголосила, одним махом взобралась на перегородку и, балансируя по жердинам, перелезла в проход. Ее кабан, оставшись без «сладострастного омовения», в гневе попытался разнести стену клыками. И так было со всеми тремя кнурами. Бедные бабы, не зная, что и делать, пожаловались моему деду. Тот, постоянно сталкиваясь с этими животными, прекрасно осознавал, насколько опасное дело затеял Микола Иванович, сам при этом нисколько не рискуя. И тогда дед дал бабам совет…

Вечером, когда уже стемнело, а на Украине ночь приходит сразу, как только опустится солнце, и темнота настает такая, что хоть глаз выколи, шел Микола Иванович к себе домой. По дороге ему нужно было миновать мост через хвосу – глубокую канаву, обросшую по берегам густыми кустами. Вот тут-то его и настигла расплата… Непонятная многорукая сила в полной тишине ухватила его за ноги и поволокла с моста на дно хвосы, благо, на то время пересохшей. Там ему быстро были скручены за спиной руки, затем спущены портки, после чего все детали его мужского отличия были намазаны чем-то липким и теплым, судя по запаху – очень свежим навозом. Все это заняло секунды, а потом шорох раздвигаемых кустов и топот ног сменился мертвой тишиной, нарушаемой нежным стрекотом кузнечиков… И сколько там пролежал в хвосе Микола Иванович, пытаясь освободиться от пут, – неизвестно. Только потом его соседи рассказывали, что проснулись ночью от чьих-то истошных причитаний, по звуку похожих на голос жены Миколы Ивановича…

Увидев, что Григорий Тарасович и Федор внимательно его слушают, Леонид по ходу повествования так разошелся, в лицах рассказывая свою историю, что ее конец потонул в хохоте слушателей, представивших, как герой рассказа отмывался от навоза.

– Ну и садист же был твой дедушка! – неожиданно раздался укоризненный голос стоявшей на пороге Есении, которая, оказывается, все слышала, незаметно вернувшись от коз. – Как можно такое деликатное место навозом мазать, это же вредно! А вы еще и потешаетесь! Вам бы так!

Леонид, смутившись, что Есения услышала его не очень приличный рассказ, попытался оправдаться:

– А я этого не знаю! Мне было неловко расспрашивать деда по поводу того, бывают ли какие-либо плохие последствия, если намазать эти самые места навозом. Но, судя по тому, что на следующий день Микола Иванович отменил свой приказ, а через неделю продал кнуров в соседний колхоз и перевел свиноматок на искусственное осеменение, то, вероятно, урок был, действительно, жестоким…

– Еще бы! – покачала головой Есения, садясь рядом с Леонидом.

– Ну вот, угощайтесь… – предложил Григорий Тарасович, разливая молоко по стаканам.

– Я не буду, спасибо, – отказался вдруг Федор. – Я молоко не пью. Пойду лучше прогуляюсь…

– Куда это? – удивился Григорий Тарасович, опередив такой же вопрос Леонида.

– Прогуляюсь… – уклончиво ответил Федор и спросил, глядя прямо в глаза Григория Тарасовича: – Надеюсь, мы тут не под домашним арестом?

– Ни боже мой! – обиделся старик. – Иди куда хочешь! Да вот только здесь тайга, и волки рыскают, сам же видел, сколько следов вокруг…

– За это не волнуйтесь, – серьезно ответил Федор и, повернувшись к Леониду, сказал ему: – Вернусь часика через три. Обедайте без меня. А ты, Есения, полежала бы…

– Я хорошо себя чувствую! – удивленно посмотрев на него, возразила она.