Отношения СССР с Индонезией складывались как наилучшие: мы развивали экономическое сотрудничество, помогали оружием, посылали туда свои командные кадры, а командиры индонезийской армии приезжали к нам на стажировку. Тем не менее лично Насутион (да и не он один) вызывал у нас политические сомнения. Нас беспокоило то, что этот друг Запада был влиятельным человеком в вооруженных силах. Сукарно, беседуя со мной, утверждал, что Насутион не только честен, но и религиозен; через религию на него можно влиять, и постепенно он пойдет по демократическому пути.

Я беседовал с Насутионом неоднократно. Каждый из нас вел себя соответственно своему положению и с соблюдением взаимного уважения. В нем не было заметно даже намека на какое-то демонстративное поведение, он не проявлял неприязни ни к чему в СССР, умел держать себя и не давал повода почувствовать его неприязнь. А она, безусловно, имела место. Он контактировал и с нашими военными. Они хорошо относились к Насутиону, хотя от наших разведывательных органов мы получали информацию, что Насутион связан с американской разведкой. В командном составе вооруженных сил Индонезии служило много коммунистов и еще больше сочувствующих. Среди них Насутион при всей своей значимости вроде бы терялся. А в целом мы полагали, что в Индонезии события развиваются в правильном направлении. Если Индонезия станет на путь строительства социализма, это оказалось бы нашим общим огромным завоеванием, а сама она превратилась бы в мощную опору борьбы против мирового империализма.

Империалистический лагерь понимал это не хуже нас и делал все для дискредитации КПИ и президента Сукарно, который продолжал владеть помыслами народа, и его влияние оставалось очень высоким. Все там шло хорошо, пока маоистский Китай не начал проводить свою особую линию. Когда наши разногласия были обнародованы, их начали использовать классовые враги. Мы сожалели о том, но ничего не могли поделать. На Международном совещании коммунистических и рабочих партий 1960 года в Москве Айдит выступил со свойственной ему обтекаемостью и эластичностью. Он ничего не сказал против позиции КПСС, но он не выступил и против пекинской позиции. Его эластичность приносила в жертву принципы. Впрочем, от компартии Индонезии мы другого не могли ожидать, потому что в ней имелась большая прослойка китайцев. Через них компартия Китая оказывала немалое влияние. Правда, индонезийцы иногда по-своему выражали протест против засилья китайских торговцев, громя их лавки. Мы сожалели о выступлениях такого рода, хотя и знали, что китайские торговцы в Индонезии внимательно прислушиваются к голосу Пекина, даже не будучи пролетариями. Пекин влиял на китайское население не только в Индонезии, но и в Сингапуре, Малайзии, других азиатских странах.

В руководстве компартии Индонезии тоже имелись люди китайской национальности. До разногласий СССР с Китаем национального вопроса там не существовало. А тут Китай начал как бы прощупывать тамошние настроения. Выявилось, что часть членов Политбюро ЦК КПИ стала на пекинские позиции. Правда, открыто против СССР и КПСС они не выступали, но и нашу политику не поддерживали. Теперь Айдит тоже занял нечеткую позицию, явно склоняясь к китайцам. Это меня удивляло, и я думаю, что с его стороны это была какая-то вынужденная позиция. Я беседовал с ним уже в самый последний период своей деятельности. Кроме него, присутствовали еще три представителя КПИ, а со мною были Пономарев и Андропов. Айдит отмалчивался, а я аргументировал линию КПСС, сравнивая ее с китайской и доказывая несостоятельность последней. Айдит все молчал, и я чувствовал, что у него нет выхода. Вскоре он через Китай уехал к себе на родину. Потом я узнал, что в Пекине он не устоял при встрече с Мао, и тот перетянул его к себе. Китайцы взяли его в обработку. Потом они в своих газетах открыто доказывали, что он стоит на пропекинских позициях. После разгрома руководства КПИ в 1965 году Айдит находился в подполье, затем его арестовали, судили и расстреляли. Нужно отдать должное этому человеку: он заблуждался, но искренне. На суде вел себя умно и умер достойно. Когда компартия Индонезии организовала выступление с целью захвата власти, в советской прессе проскальзывало, что, послушавшись Мао Цзэдуна, КПИ попала в тяжелейшее положение. Для меня же это выступление КПИ оказалось абсолютно неожиданным. Я никогда не думал, что оно может произойти в такой форме, без учета конкретной ситуации, которая сложилась тогда в Индонезии. Погибли десятки тысяч коммунистов и вообще прогрессивных людей, работавших в профсоюзах и в других организациях под руководством КПИ. Потерпела крушение крупнейшая в капиталистическом лагере компартия. Вот что значит поддаваться авантюристическим лозунгам[380].

Хочу рассказать о Египте: как складывались наши отношения с Египетским государством и с его новым руководством после революции, которую совершили молодые офицеры армии, возглавленные Насером и Амером[381]. Еще король Египта Фарук[382] обращался к Сталину с просьбой продать оружие, которое он хотел приобрести для борьбы против колониальных британских войск, расположенных в Египте. Сталин отказал. Не помню, какой был дан ответ, но нам в своем кругу он сказал: «Нет, нам не стоит совать нос в эти дела, Египет – это сфера влияния Великобритании». Когда нашелся какой-то повод[383] (возможно, день рождения), Сталин велел послать английской королеве в подарок соболью накидку. Это я говорю к тому, как мы тогда относились к Египту. Это не значит, что мы не хотели ему помочь. Наоборот, всемерно хотели, чтобы египетский народ как можно раньше освободился от колониальной зависимости, так как это было не только в интересах египетского народа, но и в интересах советского народа и вообще всего прогрессивного человечества. Просто Сталин считал, что еще не пришло должное время, хотя мы могли поставить Египту оружие. Думаю, что Фарук имел в виду получить его секретно. Однако какой может быть секрет при поставке оружия в страну, где расположены английские войска? Такой секрет сейчас же станет известен англичанам.