ведьмина душа чует горе? Или даже беду? Нормально же всё. У меня впереди пока ничего страшного. Бояться нечего пока. Так чего ревёшь?

— Сон плохой видела ночью, — всхлипнула жена. — Будто дают тебе сразу звание полковника и усаживают заместителем генерала по оперативной работе.

Малович открыл рот и машинально закинул в него уже подготовленную халву, но жевать не стал. От смысла сна он тоже обалдел. Потому как Зина или так всё видит внутренним ведьминым глазом, или через сны, которые у неё сплошь вещие.

— А почему через подполковника толкнут меня сразу в «полканы»? — нечленораздельно спросил он. Халва мешала.

— Ну, ты же герой. Один ты лично поймал убийц за последние пять лет столько же, сколько все оперативники управления вместе взятые. А их у вас двадцать два. У тебя одного два ордена и пять медалей за отвагу, — Зина вздохнула. — Лучше бы они дали тебе трёхкомнатную квартиру в центре, ежегодную семейную путёвку в Мацесту. В ваш дом отдыха санаторного типа. И ещё машину «волга» могли бы дать и оставить на прежнем месте работы.

— Так ты ж сама хотела, чтобы я с опасной работы опера сел в кресло Лысенко, руководил бы уголовным розыском с девяти до шести вечера. Как все порядочные люди, — Шура так удивился, что проглотил халву не разжевывая.

— У генерала под боком ты будешь сидеть, как и он — до полуночи. А на работу приезжать тоже, как он — в семь тридцать. — Зина заплакала сильнее с более обильным слезопадом. — За два-три года одряхлеешь в кресле. Фигуру потеряешь, сила вся в бумаги отчётные уйдет. По мне — так будь майором всю жизнь, но бегай, силушку свою редкую подпитывай и оставайся мощным дядькой до старости.

— Да я просто откажусь от должности, — хмыкнул Малович и глотнул-таки чая. — Делов то…

— А что, полковника министерство ваше назначит сторожем? Свет включать на ночь вокруг Управления? — вытирая широкие ручьи со щёк пошла Зина в ванную мыть лицо холодной водой, чтобы ослабить красноту вокруг глаз.

— Это ж надо такой хрени во сне насмотреться! Какая нечистая сила ей это кино транслирует? — огорчился Шура и пошел в спальню. Включил телевизор, разделся и лёг. Зина вернулась когда он, ничем не потрясённый с экрана телевизора, отключился до утра.

Весь следующий день до вечера он гулял по городу. Отпросился у командира.

— Я выходной заработал за полгода, — сказал он подполковнику тихо. — Пойду в парк погуляю. В кино схожу, мороженого съем. Всегда ел зимой, а в этом году всё некогда купить. Бандиты каждый день, головорезы, стрелки картечью в голову. Не обижайся, Сергей Ефимыч. Мне в шесть часов ещё убийцу брать. И поджигателей комбината.

— Да я что? Гуляй, конечно, — подполковник сам подал ему полушубок и шапку.

И Малович хорошо провел время. Катался на каруселях. В Кустанае зимой очень много граждан, крепких телом и, главное, духом. Зимой все карусели всегда забиты взрослыми и школьниками. Потом кино посмотрел про шпионов. «Ошибка резидента». Он вышел из зала подавленным. Ему было жаль внедрённого к врагу разведчика Тульева. Он двинулся по дорожке снежной к тётке с серебристым ящиком на сыромятном ремне и купил «крем-брюле», а к нему ещё пломбир «морозко». Съел медленно, с наслаждением, и печаль ушла. Потому, что он смотрел этот и следующий фильм «Судьба резидента» раз пять, и знал, что жизнь Тульева наладилась. Потом Шура до половины шестого бродил по картинной галерее, гастролирующей из Москвы по СССР. Было много прекрасных картин и даже маленькие этюды-подлинники Левитана, Врубеля и Поленова.

Без пяти шесть он сел в фойе гостиницы и стал ждать когда урки придут за деньгами. Ровно в шесть мимо него проковылял, слегка волоча левую ногу, носатый парень лет двадцати пяти в кожаной куртке на меху и ондатровой шапке. Второго, того, кто убил охранника, не было и после шести. Малович поднялся, разделся у администратора гостиницы и в номер пришел при галстуке, в тёмно- синем костюме — тройке. В двух задних карманах брюк смирно и беззвучно покоились новенькие «браслеты». Лысенко подарил.

С Людмилой Михайловной не поздоровался. Будто выходил минут на пятнадцать. А хромому подал руку.

— Это моя охрана. Алексей Фомин с нашей фабрики, — дама широко развела руками, — Я всё же деньги везла. Не миллионы, но надежнее и спокойней с охраной.

— Ну, так платите, да я пошел, — сказал хромой торопливо.

— Как? — удивилась Людмила. — А второй где? Я вам не могу его деньги отдать. Вы что!?

— Не, неправильно так будет, — сказал горбоносый. — Я в группе старший. Я и получаю. Наждак свою долю заберёт, не переживайте.

Малович молча слушал со стула в уголке номера.

— Мне, понимаете ли, эти деньги выдали для двух работников, — спокойно внушала хромому мысль Бережная. — И расписки о получении мой хозяин должен получить две. Не одну на всех, а от каждого. У нас строго с деньгами. И хозяин строгий. Вы ж не хотите, чтобы он меня выгнал? Что я вам сделала плохого? Работу дала. Деньги готова заплатить. Вот тут деньги. Но по правилам.

— Так ещё и расписки писать? — возмутился хромой. — И к ним всю биографию приложить. И описать работу в деталях?

— А как я отчитываться буду? — повысила голос Бережная. — Хозяин скажет, что я на эти деньги колье себе купила с рубином и перстень с изумрудами. А я что отвечу? Вы бы как отчитались на моём месте?

— Я бы на вашем месте вообще сюда не поехал, если бы знал, что старший мне не доверяет, — хромой разглядывал Бережную в упор. — Меня, кстати, зовут Виктором. Так я имею авторитет среди своих. И мне верят на слово.

— С вашей стороны не организация с нами работала. — вставил Малович. — Вы индивидуально, каждый по отдельности, подрядились на работу без договора или трудового соглашения. То есть уже с нарушением. Уже не так как положено. А у нас организация государственная. Здесь к каждому слову надо приложить документ. Расписка — это документ. Равный соглашению трудовому. Кстати, мы ещё не видели как вы поработали. Сделали всё, как было договорено? А то мы государственными деньгами как собственной зарплатой не можем безотчётно распоряжаться. За каждый рубль — отчитайся. Правило такое. Вам, кстати, тоже хорошо известное.

— Ладно, — сказал Виктор. — Я сейчас позвоню своим. Они найдут Леонида. Ну, Наждака. И он сюда поедет. А мы в это