— Чего, собственно вы добиваетесь, милый князь?

Эстлос Теург как-то странно глянул на Кратистоубийцу, щуря глаза за желто-зеленым дымом.

— Тебе известен «Гимн Падающих» Гвидона Корбубского?

— «Падая, вижу, как небо отдаляется от меня…»

— Да. «Не тот владеет, кто порождает, и не тот владеет, кто уничтожает. Владеет тот, кто может уничтожить».

— Но ведь это неправда. — Пан Бербелек процедил струйку дыма сквозь зубы. — Владеет тот, кто способен защитить от уничтожения со стороны всех остальных.

Князь пожал плечами.

— Так или иначе, сейчас они знают, что, пока ты живешь, они не находятся в безопасности.

— Ох, как раз это я понимаю. Буквально сегодня мои хоррорные перехватили очередного террориста.

— Боятся — значит, ты обладаешь властью. Ты не каратист, но способен стать против них как равный.

— Ну, не будем преувеличивать.

— Выслушай меня, эстлос. — Князь отложил трубку и склонился к пану Бербелеку, в блеске танцующего пламени его рыжие волосы сделались словно пыр. — С тех пор, как мы стали ленным владением, все время пытаемся удержать эту хрупкую независимость, балансируя на Канаде между Силами; и так столетие за столетием. После каждого изменения равновесия нам снова приходится искать способ быть независимыми. Иногда приходится платить за это, к примеру, принимая Форму Григория Понурого. Теперь мы пытаемся очиститься от нее; возможно, удастся ускорить дело, благодаря приглашенным текнитесам калокагатии. Ведь окончательной целью является свобода. Ты спросишь, что такое свобода. Свобода выбора Формы. Понятное дело, мы не сотворим аристократов из невольников — но ведь можем максимально увеличить разнообразие среди обычных людей.

— Я изумлен, князь, — с весельем заметил Кратистоубийца. — Ты говоришь почти так же, как те безумцы из секты демократов. Что сказала бы на это твоя Якса?

Теург покачал головой.

— Мы прагматики, не собираемся бунтовать здесь против естественного порядка вещей. Правление народа тоже ведь было бы своеобразным правлением аристократов, только более грязным и менее эффективным, поскольку оно требовало бы на одну ложь больше. Ведь по самому определению, аристократ — это тот, чья Форма сильнее, кто способен навязать свою волю. Демократия — это противоречие само в себе: чтобы править, должна возникнуть иерархия, а раз возникнет иерархия, не все уже будут равными. Мир, жизнь, человек — все существует благодаря установлению иерархии; равенство — это окончательная какоморфия, в которой неизбежно растворяется любая Форма.

— Но ведь ты говорил о свободе ее выбора.

— Как я уже говорил, мы — прагматики. Княжество Теургов, это небольшая страна, наверняка наименьшее суверенное ленное владение в Европе: Воденбург, пара десятков местечек, несколько сотен деревень. Но тебе известно, эстлос, каким был наш баланс торговых оборотов за прошлый год?

— С экономической точки зрения, у вас замечательное положение.

— После ухода Григория Понурого в одном только Воденбурге было сделано новых изобретений и внедрено новых текнологий больше, чем в Европе и Африке вместе взятых. К нам тянутся софистесы со всего света. Академия расстраивается в необычном темпе; я сам даю на нее деньги, так что руку на пульсе держу. Тебе известно, что она единственная во всем свете приносит прибыль? В прошлом году мы внедрили систему кредитования расходов на обучение. Мы выкупаем из умов молодежи еще не придуманные изобретения. Купцы доставляют товары через Воденбург не по причине безопасного порта, низких пошлин, хороших дорог, удобного расположения — хотя это очень помогает — но по причине наших фактур, увеличивающих после переработки стоимость материалов и сырья в два, три, четыре раза. Стекло — это наиболее известный экспортный товар. Спроси своего сообщника, эстлоса Ньюте. Впрочем, ты наверняка ориентируешься в интересах своего Купеческого Дома.

Князь выпрямился в кресле, снова забросил ногу за ногу.

— А знаешь, эстлос, что является источником этого успеха? Разнородность. Перемешанность Форм. И ведь не без причины Воденбург называют Столицей Бродяг. Кто замкнется в одной Форме, тот обрекает себя на игру удачи; зато из тысяч Форм какая-то всегда будет ближе к Цели. Вот и весь секрет: открытые настежь ворота. А что является противоположностью разнородности? Доминирование одной Формы. Униморфизм.

— Насколько я понимаю, вы не собираетесь принять предложения Эрика Гельвета?

— Будем защищаться до последнего мгновения, — кивнул эстлос Теург, после чего широко усмехнулся пану Бербелеку. — А что может дать лучшую гарантию свободы, чем официальный союз с Кратистоубийцей?

Стратегос постучал горячим чубуком по костяшкам пальцев.

— Агааа. Выходит, все-таки… Румия, правда?

Князь кивнул.

— Она является наилучшей кандидаткой. Понятное дело, если по какой-либо причине она будет не в твоем…

— Нет, нет, почему же. Я польщен, честное слово.

Воцарилось молчание. Князь уже не улыбался. Сложив пальцы домиком, он глядел на засмотревшегося на пламя пана Бербелека.

— Мы готовы к далеко идущим политическим концессиям, — медленно произнес он. — Титул, скажем, Гегемона Протектора. Если не хочешь во дворце, мог бы поселиться в Садах. Даже право наследования для твоего с Румией потомства. Если ты не отправишься на эту этхерную войну, то, скорее всего, переживешь нас всех. В конце концов, княжество было бы твоим.

— Вы, видать, и вправду отчая лись.

— Мы очень долго обсуждали это предложение между собой. Если выбор ограничивается каратистом и кратистоубийцей…

— Самое главное — сохранение разнообразия. Так.

Пан Бербелек отложил трубку, встал, потянулся. Махнул рыктой, та свистнула, оставляя в воздухе багровый след. Прошелся по небольшому салону, к двери и обратно.

Князь Теург остался у камина, следя за стратегосом из-под рыжих бровей.

— Понятное дело, ты не должен отвечать немедленно, — сказал он. — Будем ждать до последней минуты. Если хочешь поговорить с Румией…

— Я вот пытаюсь это представить, — бурчал под нос Иероним. — Румия, Воденбург, будущие дети, и так десятилетиями, подсчитываем прибыли в казну и строим здесь северную Александрию…

— Если все удачно сложится.

— Табак.

Пан Бербелек еще задержался в дверях. Вращая пырыкту в пальцах, он опустил взгляд и надолго засмотрелся на бешеный жар глаз феникса.

Только кашель князя привел его в себя.

— Я вот так подумал, — заговорил Бербелек тихо, ложа руку на дверную ручку, — что в соответствии с божественным планом, ты, князь, должен делать это предложение не мне, но Абелю, моему сыну — Абелю. Сегодня я ясно вижу, что так оно и должно было сложиться: он и Румия; из Африки он возвратился бы уже другим человеком, они подходили бы друг другу. Тогда бы ты имел протекторат крови Кратистоубийцы. Так оно было им предназначено, такова была Цель, так должно было сложиться, сейчас он должен был бы стоять рядом со мной. Но по пути что-то порвалось в основе Судьбы; случайность, разрушившая конечное будущее; мелочевка, которая стала поперек кисмета… Но мог ли я ему запретить? Мог ли его прикрыть от риска, выиграть за него жизнь? Румия вышла бы за муж только лишь за аристократа сильной Формы, более сильной, чем ее. Так что остается лишь беспомощная мудрость… Вечно оно так, с отцами и сыновьями. Спокойной ночи, князь.