– Я пошел на риск, – повторяет он, – надеясь, что магия теней, узы нашего сопряжения и моя любовь к тебе окажутся достаточно сильными, чтобы выдержать все.

– Даже стрелу магии времени, – шепчу я, целуя и покусывая четко очерченный край его челюсти.

– Даже это, – соглашается он.

Он снова начинает меня целовать – пылко, страстно, – и это так хорошо. Потому что мы свободны, и, несмотря ни на что, выдержали все это вместе.

Когда Хадсон наконец заканчивает целовать меня – и, возможно, делать еще кое-что, – я оглядываюсь по сторонам в поисках моего телефона и понимаю, что он остался в Мире Теней.

– Какое сегодня число? – спрашивает он, глядя на свои часы.

Сперва я не понимаю, о чем он говорит, но тут вспоминаю, что мы находились здесь больше года. Но кто знает – магия времени могла перенести нас в любой из дней, которые мы провели здесь или в какой-то день в будущем.

Оказывается, что сейчас март, и по времени нашего мира мы находимся здесь чуть менее четырех месяцев, что кажется странным, если учесть все, что мы пережили. И то, как долго мы пробыли вместе на самом деле.

– Четыре месяца, – задумчиво произносит Хадсон. – Не очень-то долго, не так ли?

– Да, – соглашаюсь я. И невольно начинаю думать о том, что могло произойти в Кэтмире за четыре месяца. И о том, что Мэйси, дядя Финн и Джексон, вероятно, беспокоятся обо мне и что они, скорее всего, все винят во всем этом Хадсона, хотя на самом деле это моя вина.

– Хадсон… – нерешительно начинаю я.

– Не надо, – отвечает он мне и, перевернувшись на спину, прикрывает глаза тыльной стороной руки.

– Думаю, нам надо хотя бы об этом поговорить.

– А я думаю, что не надо. – Он сбрасывает с себя одеяло и встает с кровати.

У меня есть одна секунда, чтобы полюбоваться его безупречным телом прежде, чем он сует руку в ящик своего комода и достает – ну надо же – пару боксеров «Версаче», причем без пририсованных усов и чертячьих рожек.

– Посмотри! – говорю я ему, роясь в ящике. – Это снова твои трусы «Версаче», и они в полном порядке.

Он закатывает глаза, но, похоже, он не очень-то доволен, когда снова сует руку в ящик и расправляет свое нижнее белье, которое я осмелилась тронуть.

– Ты же понимаешь, что еще это значит, не так ли? – спрашиваю я, тоже начав одеваться.

– Что именно? – настороженно спрашивает он.

Я показываю кивком на его проигрыватель:

– Твоя коллекция виниловых пластинок.

– По-прежнему в полном порядке! – радостно восклицает он и, подбежав к стереосистеме, опускается на корточки.

Следующие пятнадцать минут он только и делает, что один за другим вынимает свои виниловые альбомы, расставленные в идеальном алфавитном порядке, и делает это с таким восторгом, что я не могу не смеяться. Во всяком случае, пока он не ставит пластинку с саундтреком мюзикла «Величайший шоумен».

И я со слезами на глазах смотрю, как он находит на диске ту песню, которую назвал нашей несколько месяцев назад.

– Ты потанцуешь со мной? – спрашивает он, протянув мне руку, когда его берлогу заполняют первые звуки песни «Rewrite the Stars»[11].

И я понимаю, что нам надо поговорить о возвращении, надо разработать план, потому что мы не можем допустить, чтобы наши родные и друзья волновались о нас вечно. Тем более что я знаю, как вернуть нас домой.

Но, когда Хадсон улыбается мне и его не уложенные гелем волосы падают ему на лоб, я решаю, что это может подождать. Потому что никогда не будет такого, чтобы этот парень – мой парень – пригласил меня на танец, а я отказалась.

Так что я беру его руку и позволяю ему обнять меня. И, хотя я готовлюсь к тому, что он будет кружить меня и откидывать назад, этот танец оказывается не таким. Вместо этого мы просто держим друг друга в объятиях и двигаемся под знакомый мотив.

В самом конце песни Хадсон все-таки откидывает меня назад и, когда он возвращает мое тело в исходное положение, я вижу в его глазах страх. И понимаю, что в моих глазах он видит решимость.

– Все будет хорошо, – говорю я ему.

– Ты не можешь этого знать, – отвечает он. – Ведь ты понятия не имеешь, что эта магия времени, ударившая в нас, могла сделать с тобой – или со мной.

Я беру его за руку:

– Я знаю, что все будет хорошо. Как может быть иначе? После всего, что мы пережили, после всего, что мы сделали и чем мы стали друг для друга, как возвращение домой может разрушить то, что у нас есть?

– Этого я не знаю. – Он делает долгий выдох. – Но знаю, что все не так просто.

Я пытаюсь обнять его, показать, что я люблю его и что все образуется, но он отстраняется и принимается ходить взад-вперед.

– Мы могли бы просто остаться здесь, – предлагает он, и в его голосе звучит отчаяние, которое невозможно не заметить. – Мы могли бы быть счастливы здесь. Клянусь, я сделаю тебя счастливой.

– Ты сделаешь меня счастливой, где бы мы ни находились, Хадсон, – твердо отвечаю я. – И возвращение в Кэтмир этого не изменит.

Это явно не убеждает его, и я его понимаю, правда понимаю. Через четыре месяца после того, как мы здесь впервые оказались, я все еще была влюблена в Джексона. Я все еще была сопряжена с ним и пыталась придумать способ вернуться к нему.

Но с тех пор многое изменилось – множество важных вещей. И теперь, заглядывая внутрь себя, я вижу ярко-синюю нить, которая соединяет Хадсона и меня. Узы нашего сопряжения, светящиеся, крепкие и прекрасные. Ничто не может изменить этого теперь, и, разумеется, этого не может изменить наше возвращение в Кэтмир.

Да, нить, соединяющая меня и Джексона, все еще существует, но она совсем не такая, как та, что связывает меня с Хадсоном. Собственно говоря, она выглядит как почти все остальные мои нити, и я знаю, что это больше не узы сопряжения. Это просто связь, потому что, разумеется, я по-прежнему люблю Джексона. Разумеется, я по-прежнему хочу, чтобы у него все было хорошо. Но это не та любовь, которую ты должна испытывать к своей паре, и она, конечно же, не идет ни в какое сравнение с тем, что я чувствую к Хадсону.

Я говорю ему это, выкладываю ему все это, но видно, что мои слова все так же не убеждают его. Особенно когда я говорю ему, что какое-то время нам надо будет щадить чувства Джексона.

Но если эта нить внутри меня больше не является узами моего сопряжения с Джексоном, то это больше не узы сопряжения и для него самого. Возможно, ему понадобится время, чтобы усвоить это, но в глубине души я уверена, что в конечном итоге с ним все будет хорошо. Я не знаю, откуда я это знаю, просто я знаю это, и все.

– Да, конечно, – отвечает Хадсон, и его голос полон сарказма. – Само собой. Давай позаботимся о малыше Джекси.

Я закатываю глаза:

– Ты же это не серьезно? Ты не будешь его так называть, да?

– Может, и буду. Если он это заслужит. – Он фыркает и качает головой: – А он обязательно это заслужит.

– Я люблю тебя, – говорю я ему, обхватив руками его талию. – Я люблю тебя, Хадсон, и ничто не может этого изменить. Ты моя пара. И мой лучший друг. – Я прижимаюсь к нему. – Ты моя путеводная звезда, и я всегда, всегда буду выбирать только тебя.

– Ты можешь говорить так сейчас, но что будет, когда мы вернемся в Кэтмир? – спрашивает он. – Когда ты снова увидишь Джексона и всех остальных, и они все будут говорить тебе, какой я ублюдок?

– Ничего не изменится, все останется как сейчас. А если кто-то будет поливать тебя грязью, я объясню им, что ты не такой. И ты сам тоже сможешь это сделать.

Он смеется, но в его смехе нет веселья:

– Это будет чертовски нелегко, если учесть, что у меня, вероятно, не будет тела.

– Совсем? – Меня охватывает тревога. – У тебя совсем не будет тела? Никогда?

Когда он смеется на этот раз, в его смехе точно звучит веселье.

– Успокойся, Грейс. Я по-прежнему смогу…

Он замолкает, когда я закрываю ему рот