– Цыц. – Я сверлю его взглядом. – Сейчас моя очередь говорить.

– Как же мне повезло, – бормочет он, сложив руки на груди, как делает, когда уходит в оборону.

– Ты часто бываешь высокомерным.

– В самом деле? – На этот раз он вскидывает и вторую бровь.

– Да, ты часто высокомерен. Это потому, что обычно ты самый умный человек в комнате, и тебе это известно. Но ты все равно можешь быть высокомерным. И весьма и весьма неблагожелательным – особенно если тебе кажется, что тот или иной человек проживает свою жизнь не самым лучшим образом.

– Понятно. – Он пытается отдать мне коробочку, но я не беру ее.

– К тому же девяносто процентов времени ты чересчур саркастичен – и тебя очень напрягает тот факт, что раньше я была сопряжена с Джексоном. Ты пытаешься делать вид, будто это не так, будто это не имеет значения, но я знаю, что ты иногда начинаешь ревновать, когда думаешь обо мне и своем брате вместе.

– Если ты говоришь мне это потому, что к тебе вернулись воспоминания, то я голосую за амнезию, – говорит он голосом, который мог бы резать меня, словно битое стекло. Но не режет. Не на этот раз.

– Вероятно, к этому перечню мне следует добавить, что ты ершист. И ты ужасно готовишь. – Я придвигаюсь к нему, пока наши тела не прижимаются друг к другу так тесно, что я чувствую, как под моей щекой бешено бьется его сердце. – Но я все равно тебя люблю.

– Что? – восклицает он, как будто совершенно не ожидал это услышать.

И, скорее всего, так и есть, поэтому я повторяю:

– Я все равно тебя люблю.

– Грейс? – Раздражение уходит из его глаз, но его место занимает неуверенность, от которой у меня разрывается сердце.

– Я люблю тебя, Хадсон. Мне нравится, как ты заставляешь меня улыбаться, нравится, что сразу после пробуждения ты бываешь брюзгливым. Мне нравится, что у тебя всегда наготове какая-нибудь короткая шутка и что ты всегда бываешь предельно честным, даже с самим собой. Даже когда это причиняет тебе боль.

– Грейс. – На сей раз его голос срывается, когда он произносит мое имя, и в его ярко-синих глазах стоят слезы. Хотя, возможно, это не так – возможно, слезы стоят не в его, а в моих глазах.

– Мне нравится, как ты оберегаешь меня, нравится твоя преданность, нравится, что ты всегда обвиняешь меня в том, что я бываю стервозной, но и в тебе есть стервозность. Мне нравится, что ты очень щепетильно относишься к своим вещам и как ты раздражаешься, когда я трогаю их, хотя обычно ничего об этом не говоришь. И мне нравится, каким раздраженным ты бываешь, когда все-таки что-то говоришь.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, и да, его глаза действительно полны слез, они текут по его щекам, по щекам парня, который не позволял себе плакать целый век.

– Я говорю тебе, что люблю тебя, Хадсон. Люблю и хорошее в тебе, и плохое. И те части тебя, которые ты скрываешь, потому что тебе кажется, что никто никогда не полюбит тебя, если о них узнают. Я вижу эти части тебя и люблю тебя все равно. Более того, я люблю тебя в том числе и из-за них. И из-за твоих достоинств. И из-за всего того, что находится посередине.

– Я люблю тебя, потому что ты можешь в два счета придумать десяток разных фальшивых птичьих криков. Я люблю тебя, потому что иногда ты позволяешь мне плакать и поливать тебя соплями и не жалуешься, даже когда тебе противно. Я люблю тебя, потому что ты всегда поддерживаешь меня и потому, что позволяешь мне поддерживать тебя. Я люблю тебя, Хадсон Вега. – Я беру у него коробочку и открываю крышку, чтобы он увидел лежащий в ней браслет. Браслет, будто сделанный из переплетенных цепочек, но, если приглядеться, то становится видно, что на самом деле это сердечки.

– Пока солнце не остынет и звезды не постареют, – шепчу я, расстегнув браслет и показав ему надпись, выгравированную на внутренней стороне застежки. Ту же самую надпись, которая, как я теперь знаю, выгравирована на внутренней стороне моего обетного кольца.

Видно, что он потрясен, хотя по его лицу все так же текут слезы.

– Как ты узнала?

– Я не знала, – говорю я. – Просто я люблю тебя так же, как ты любишь меня. Думаю, я всегда любила тебя именно так. И всегда буду любить.

– Грейс. – Когда он произносит мое имя на этот раз, в его голосе звучит все то, что он когда-либо чувствовал ко мне – и что он будет чувствовать ко мне всегда. Это сложно и чудесно и в своем собственном несовершенном духе абсолютно совершенно.

Я застегиваю браслет на его запястье и позволяю ему поцеловать меня. Один раз, другой, еще и еще. Но когда он начинает увлекать меня в сторону кровати, я упираюсь ладонью ему в грудь и говорю:

– Успокойся, герой-любовник.

– Герой-любовник? – Теперь в его голосе опять звучит обида.

– Я просто хочу сказать, что у нас с тобой много дел. Есть вампир, которого мы должны спасти, и есть Королева Теней, которой нам надо надрать задницу. Так что на что-то другое у нас просто нет времени.

– Всегда можно найти время для «чего-то другого», – бормочет он, скользя губами по моей шее, как он умеет, и вызывая у меня приятную дрожь.

– Не в этот раз, – отвечаю я и, нагнувшись, подбираю с пола мой рюкзак. – К тому же я кое-что вспомнила из того времени, которое мы провели в Мире Теней, – то, что ты, похоже, забыл.

– И что же это такое? – спрашивает он, беря собственный рюкзак. – Мое тщеславие? Мое высокомерие? Моя ревность?

– Нет, нет и нет. – Я вешаю свой рюкзак на плечо и направляюсь к парадной двери. – Мы вернулись в твою берлогу не потому, что в нас попал драконий огонь, а потому, что в меня ударила стрела магии времени – и теперь, когда я знаю, что я полубожество хаоса, мне ясно, почему она устремилась именно ко мне.

– Ну еще бы, – ерничает он.

– Как бы то ни было, – продолжаю я, – думаю, ты забыл, в кого все-таки попал драконий огонь – который, как тебе известно, не убивает тебя, а просто отправляет в другое время.

– О ком ты говоришь? – спрашивает он, когда мы спускаемся по лестнице и выходим из парадной двери.

– Ну, я уверена в этом не на все сто процентов, но тебе никогда не приходило в голову, что Дымка, возможно, не погибла? Лично я думаю, что она просто отправилась в другое время.

Хадсон замирает, его глаза широко раскрываются, пока он обдумывает мои слова.

– Ты правда так думаешь? – спрашивает он через минуту. И я замечаю, что у него опять начали дрожать руки.

– Правда, – отвечаю я. – И полагаю, что нам надо будет захватить с собой ленты с блестками, просто на всякий случай.

– Черт, – он качает головой. – Я люблю тебя, Грейс.

– Я тоже тебя люблю, – улыбаюсь ему в ответ. – Так что давай спасем Мекая и надерем этой жуткой сучке задницу в Мире Теней.

Я наклоняюсь, переплетаю наши пальцы и добавляю:

– И давай вернем Дымку.

Благодарственное слово

Писать долгоиграющую серию книг, и тем более приквел к ней, включающий в себя путешествие во времени, очень интересно и приятно, но это не всегда бывает легко, так что я должна начать с выражения благодарности двум женщинам, которые сделали это возможным: Лиз Пеллетье и Эмили Сильван Ким.

Лиз, ты поистине замечательный редактор и друг, и мне очень повезло, что ты играешь в моей команде. Спасибо тебе за все, что ты сделала, чтобы эта книга увидела свет.

Эмили, с тобой я сорвала настоящий джекпот. На нашем счету уже шестьдесят девять книг, и я очень, очень признательна тебе за то, что ты со мной. Твои поддержка, ободрение, дружба, целеустремленность и восторг по отношению к этой серии романов помогали мне держаться, когда я не была уверена, может ли у меня вообще что-то получиться. Спасибо тебе за все, что ты делаешь для меня. Мне очень, очень повезло, когда ты согласилась взять меня под свое крыло много лет назад. Ты действительно самая лучшая!

Я благодарна и всем остальным в Entangled, внесшим свой