VI

…Зато как работала полковая артиллерия!

С глухим пороховым жаром и тяжелым бухом снаряд вылетал из жерла пушки-самоходки, так что всю многотонную гусеничную махину встряхивало, а там, куда со свистом летел убийственный снаряд, истреблялась вражеская плоть и коммуникации: живая сила, норы боевиков, подземные схроны оружия, каменная скала над дорогой, чтоб стать завалом, мост или просто земля, чтоб горела под ногами…

А заградительный огонь дивизионов!

Снаряды цепью ложились поперек троп, дорог или на высоте сопки, и фонтаны с брызгами осколков пресекали путь банде или бандитскому транспорту, усмиряя и покоряя непокорных чеченов. Установки «Град» метали в небо с огненными хвостами ракеты, испепеляя одним залпом несколько гектаров земли и мечту ваххабитов о создании мусульманского анклава посреди Кавказа.

Все же чеченская кампания нелепо затягивалась. На месте уничтоженных бандформирований нарождались другие. Освобожденные, «зачищенные» населенные пункты опять нашпиговывались мятежниками. Вскрывались факты подкупа и воровства федеральных вояк-предателей. На блокпосты, на колонны техники, на базы российских войск делались яростные наскоки. Россия гробила личный состав, вооружение, веру в закон и справедливость.

Судьбу войны решали не полевые военные, не головы в генеральских фуражках, а кремлевские кабинетные заправилы. На них, конечно, роптали со всех сторон: западные и российские журналисты, смакующие повинную и невинную кровь, местное население, хвастуны депутаты, глашатаи общественных фондов, функционеры ОБСЕ, ООН… Пропагандистская машина самой Ичкерии, смазанная солидарностью мусульманского мира, трудилась изощренно, издеваясь над Москвой.

Кремль радикальных решений остерегался, устраивал кадровую чехарду в силовых ведомствах, успокаивал общественность пилюлями замирений. Делаши политики вокруг Ельцина выжимали из ситуации барыш. Грозный исподволь переходил в руки тех, кого оттуда выдавливали с кровью, болью и отчаянием российские солдаты. Соглашения с сепаратистами о прекращении боевых действий давали время боевикам зализать раны, перегруппироваться, сподвигнуться к новым атакам за свободу мусульманской Ичкерии.

В ушах у Павла Ворончихина приятно грохотало от грохота пушек, лязга гусениц самоходок, свирепого треска крупнокалиберного башенного пулемета. Эх! Повоевать бы с настоящим врагом, агрессором! — думал Павел. — А не гонять бородатых басурман по нашему же Кавказу.

Грохот в сознании истлевал быстро. Напротив, человеческие голоса — приказные, просительные, — роились долго.

Рация напряженно гудит:

— Товарищ полковник, вам отдан приказ: не стрелять по жилым помещениям! Есть распоряжение высшего руководства: беречь дома местных жителей.

— Русских солдат не беречь, а чеченские мазанки беречь?

— Мы подписали соглашение о прекращении боевых действий.

— Почему одностороннее? Наша колонна никого не тронула. На нее напали. Мы защищаемся.

— Полковник Ворончихин, я приказываю: прекратить огонь! В селении есть мирные жители.

— Мирным жителям предоставлен коридор. Все о нем знают… Сейчас в селе два взвода солдат в окружении! Огня просят!

— Полковник Ворончихин, вам приказано…

— Эх, связь оборвалась! Так и не договорили с начальством…

Снова гудит рация, уже на другой волне:

— «Волга»! «Волга»! Всё, товарищ полковник. Нам не выпутаться. Их тут как тараканов. Со всех сторон. Стреляйте по нашим координатам… Вызываю огонь на себя! Прощайте, мужики!

— Спокойно, «Беркут»! Слушай меня! У нас все цели пристреляны. Сейчас мы обложим вас огнем. Потом даем минуту на передышку. Выходите за черту. Ориентир один — старая липа. Ориентир два — колодец. Потом — всё, опять — шквал!

В командирскую палатку входит с докладом начальник склада ГСМ капитан Савенков.

— Товарищ полковник, младший сержант Ковинов фактически весь сгорел. Труха, пепел… Потом еще ливень ударил… Почти останков не осталось.

— У каждого погибшего солдата должна быть могила. Обязательно! Чтоб родные поклониться могли… Делайте, как у летчиков. В гроб — землю с места гибели… Я отдам приказ: замкомандиру по тылу подполковнику Лыско лично сопровождать гроб младшего сержанта Ковинова. Захоронить честь честью. Подготовьте рапорт о награждении Орденом Мужества.

— Но ведь не в бою. На складе ГСМ. Случайно… — возразил капитан Савенков, замолчал, замялся, застыдился.

Перед тем, как уснуть в своей командирской палатке, Павел вольно-невольно прокручивал разговоры с подчиненными, с начальством за минувший день. Слова приказов из штаба группировки, голоса полковых офицеров, даже помехи в наушниках требовали износа и забвения, чтобы настал нормальный сон.

Сон казался всегда коротким. Вроде только уснул — и уже вставать. Но даже короткие сны часто донимали взвинченными кошмарами, с пальбой, треском рации. Ненавистная и ненавидящая Чечня не покидала даже во сне.

— Товарищ полковник, троих чехов изловили. Двое вооруженных, с лесополосы шли. Один — в гражданском, без оружия. Говорит, знает вас. Фамилию вашу назвал. Хочет перетереть чего-то. Может, дезу гонит? — доложил командир взвода разведки старший лейтенант Фатеев.

— Что за война! — усмехнулся Павел. — Пленный враг хочет со мной чего-то перетереть… Журналисты в полк приезжали. У нас отбывали, потом говорят: теперь к боевикам надо, интервью взять… Хоть смейся, хоть плачь. Ладно, пойдем глянем на воинов джихада.

Сопровождавший Павла Ворончихина старший лейтенант Фатеев имел в полку особый вес. Он занимался рукопашным боем, обучал этим премудростям личный состав, иной раз показательно крушил ребром ладони кирпичи, демонстрировал спортивные выкрутасы, задирая ноги выше головы, ударом берца мог переломить доску-двухдюймовку. С выше стоящими по званию офицерами Фатеев говорил просто, дружески, иногда забывая чинопочитание. Павел не ставил его на подчиненное место, он ценил спецов. Фатеев службу бдил.

— Один-то из них, товарищ полковник, — докладывал старший лейтенант, — настоящий ваххабит. Матерый, бородища во… Под штанами трусов нет… Такого надо, конечно, сразу бы хлопнуть. Он как невменяемый, все будет твердить «Аллах Акбар!» Из него ничего не вытрясти. Надо ментам передать… Другой, видать, на игле. Трясется весь. Глаза блестят, как чешуя рыбья. Этого — в контрразведку. Там ему дадут поколоться, завербуют и снова в горы пустят. Чтоб нас информировал… А вот этот-то, который в гражданском, самый подлючий. Держится нагло, хмылится… Я хотел ему сперва ряшку почистить. Но не стал торопиться. Вдруг выяснится, кто за ним стоит. Может, он кого-то из наших чинов на привязи держит. Может, московских сук доит, — пожимал плечами Фатеев.

Павел Ворончихин впервые видел этого молодого чеченца, который представился Исмаилом. Он был одет в черный гражданский костюм, в черную шляпу, с аккуратной смоляной бородкой и усмешливыми крупными, чуть навыкате, глазами. Говорил почти без акцента. Порой казалось, южный акцент он использует специально, лишь бы отделиться от русских.