— Начальник, отпусти нас. Мы ничего плохого не сделали. Идем себе и идем. Гуляем.

— Почему без документов? Почему с оружием?

Исмаил кивнул на своих товарищей. Один из них — непокорный, густо обросший ваххабит зло сверкал глазами. Другой — мелко дрожавший, должно быть, от ломки, худосочный чеченец не поднимал глаз, кусал губы, передергивал плечами.

— Зачем нам документы? Это ведь наша земля. Как Высоцкий пел: ведь это наши горы… А без оружия горцу нельзя. С детства приучены. Русский гуляет с водкой, чеченец — с кинжалом. — Исмаил рассмеялся. — Хочу с тобой, начальник, с глазу на глаз поговорить.

— Говори! У меня секретов нет!

— Как скажешь, начальник, — не настаивал Исмаил. — У меня, начальник, братья в Москве живут. Один у Лужкова в мэрии работает. Другой — казино держит. Я тебе пригожусь, начальник. Война кончилась. Мне братья из Москвы сообщили: все решено. Масхадов с Москвой уже договорились. Это точные сведения. Ты не знаешь, а я знаю…

— Чего ты хочешь? — воспалился Павел.

— Отпускай нас, начальник. Нам домой надо. Детишки ждут. — Исмаил опять негромко рассмеялся.

— Куда их, товарищ полковник? — нетерпеливо спросил Фатеев. — Будут нам байду разводить.

Сперва Павел указал пальцем на «непокорного»:

— Этого — в комендатуру! — Затем указательный палец переместился на «наркомана»: — С этим пускай наш особист потолкует… Увести!

Когда из палатки разведвзвода увели двух чеченцев, Исмаил ухмыльнулся:

— Зря ты так, начальник. Комендатура, особист… Ничего ты здесь не добьешься. Грозный наш! Масхадов уже договорился с Москвой. Теперь по всему Кавказу: «Русские! Чемодан, вокзал, Россия!»

— Куда этого? — брезгливо спросил Фатеев.

Исмаил был Павлу вызывающе неприятен. Сильнее всего его раздражала версия: Масхадов с Москвой уже сговорились… Тогда что? Вся эта война, все жертвы впустую?

В эту минуту Павел вспомнил про Федора Федоровича. Он не просто коснулся геройского соседа, но словно бы сам забрался в его плоть, в его склад и миропонимание. Какой-то пленный наглец сидит, лыбится, издевается на русской армией… Что за бред!

— Расстрелять! — сухо, твердо, коротко выпалил Павел; на щеках выступили желваки.

— Ты чего, начальник, с ума сошел? Кого расстрелять? Да тебя повесят! — Исмаил мстительно скривил губы. Руки у Исмаила были в наручниках, сжав в кулаки, он потряс ими.

Фатеев не стал рассусоливать, ловко схватил Исмаила за рукав и шиворот и вытолкнул из палатки. Павел остался один. Он стоял тверд, зол, непоколебим — как, бывало, ветеран-полководец Федор Федорович. Вскоре на окраине расположения полка раздалась автоматная очередь. Через некоторое время Фатеев доложил:

— Приказ выполнен, товарищ полковник! Я его очень чисто… Вышли из палатки, шепнул ему: не бойся, пошутили над тобой, откупишься. Неси, говорю, завтра пять штук зеленых и свободен, как горный орел… Дойдем до оврага, там тропка в минном поле — шуруй. Только завтра деньги чтоб были! Такие, как Исмаил, подлючие. Они в деньги больше всего на свете верят… Когда он рванул от меня, я обязан стрелять.

— Благодарю за службу!

Свершив самосуд, облачась при этом в натуру Федора Федоровича, Павел Вороничихин не почувствовал присутствия за своим плечом Наблюдателя. Словно сам Наблюдатель стал приговоренным Исмаилом.

VII

Справа, слева и по всему горизонту лежали горы под рыхловатым зеленым покровом. На горные отроги, ущелья тоже заползала плодовитая, цеплявшаяся за скалы растительность. Ее можно было сравнить с зеленым ковром, но ковёр — нечто теплое, домашнее… Павел холодно смотрел на чужие, враждебные горы. Неужели кавказцы думают, что русским нужна их земля? Она им не нужна! У них своей земли — красивой земли! — Павел вспомнил излучину родной Вятки, утопающие в ивовых кущах берега — очень много. Так вышло, что оказались в одном государстве с этим Кавказом. Кто-то ошибся в историческом раскладе. Может, и сейчас Россия порет горячку, воюет за свою же головную боль!

Павел сидел в грохотливом вертолете, его вызвали в штаб группировки. До него уже довели информацию, которая не была для войны сверхъестественной, но и не относилась к рядовым.

«Военно-транспортный вертолет Ми-8 из Хасавюрта в Моздок шел под прикрытием двух боевых машин, вертолетов «Черная пантера», но был сбит с земли американской ракетой «стингер». Три члена экипажа и десять высших офицеров, среди которых находился генерал Катуков, командующий артиллерией группировки, погибли».

Много лет назад, когда Павел Ворончихин молодым лейтенантом получил в забайкальском полку под командование свою первую батарею, его поразил цинизм командира дивизиона майора Цуменко. Попыхивая сигареткой, майор комментировал полковым офицерам, кружком собравшимся возле него после утреннего развода, крушение военного пассажирского самолета. На борту находилась комиссия Забайкальского военного округа и Министерства обороны СССР, летевшая в Магадан с комплексной проверкой подведомственных дивизий. В комиссии — сплошь полковники и аж четыре генерала.

— Скоко вакансий сразу освободилось! — восторгался майор Цуменко. — Како движенье по службе-то попрёт! По всем ступеням на верхотуру! А то скоко офицеров засиделось в майорах! Хо-хо! — Радость его была неподдельная и издевательская. Но никто не пресек майора, не пристыдил.

В штабе группировки командующий генерал-лейтенант Грошев официально произнес:

— Полковник Ворончихин, вы назначены начальником артиллерии группировки. Передайте свой полк начальнику штаба подполковнику Самойлову и уже завтра приступайте к обязанностям.

— Есть! — вытянулся перед генералом Павел.

Командующий кивнул головой, резко сменил тон:

— Не поздравляю с новым назначением, Павел Васильевич. Сам понимаешь.

— Понимаю.

Павел вышел от командующего в смятенных чувствах. Что есть карьера для военного человека? Это есть цель военного! Вот она, генеральская должность! Где как не на войне получать чины и награды! И нечего толочь показные скорби! Разве он, Павел, застрахован от бандитского стингера? Разве за ним не гоняются чеченские пули? А тут вроде как подфартило… Глупости! Он по всем прикидкам должен был выбиться на генеральскую должность. Засиделся в командирах полка. Давно могли бы дать дивизию! Земля пухом генералу Катукову.

Когда Павел вернулся в полк, уже свыкся с назначением, уже прикинул свои действия на день текущий и день будущий. К поздравлениям о повышении по службе относился снисходительно. Он стеснялся любых поздравлений, даже в день рождения. Он не терпел подхалимов, распознавал в словах подчиненных ложь и лицемерие; впрочем, это было не трудно: в армии человек со всех боков виден… Павел не стал противиться желанию полковых офицеров устроить командиру «отвальную».

Ночь. Черная южная чеченская ночь. Павел один стоит возле своей палатки, смотрит в небо. Выхватывает взглядом Полярную звезду из Малой Медведицы. Полярная звезда — на север. Там, на Севере, его родина. Пронзительно ноет сердце от тоски по матери, по родной улице, по родному дому. Павлу вспоминается, как они поздним вечером укладывались всей семьей спать. На него, на Павла, находило удивительное, мягкое и тихое умиротворение, ему было спокойно и счастливо, когда отец и мать говорили им с Лешкой: «Ну, спите с Богом, родные», — когда Лешка глядел в окно и искал там звезды, Павел и сам искал в окне яркую Полярную звезду… Они с братом были счастливыми, под защитой отца, матери, под защитой друг друга.