потом возвышал в окольничие; например, Алексей Адашев. Точно так же думные дьяки иногда жаловались в думные дворяне и могли достигать окольничества (например, Василий Щелкалов), но никогда боярства.

Организованная таким образом, Боярская дума хотя и ставила на первом месте знатные княжеские роды, но сильно ограничивала их как немногочисленным выбором, так и помещением наряду с ними людей менее родовитых, зато отличавшихся заслугами и умственными дарованиями.

Удельные князья, переходившие на московскую службу, обыкновенно сохраняли за собой владение многими землями и вотчинами, находившимися в их прежних уделах, пользуясь при сем разными привилегиями в отношении суда и администрации; таковы были потомки князей Ярославских и Белозерских. Иногда они продолжали ведать своими уделами в качестве наместников великого князя Московского; некоторые из них выступали в походы все еще во главе своих особых удельных дружин, как, например, князья Воротынские и Одоевские. Таким образом, поддерживались тесные связи между потомками удельных князей и населением их бывших уделов, поддерживались старые воспоминания и притязания. Иван III и Василий III относились к этим связям с осторожностью и терпимостью, предоставляя действовать времени и обстоятельствам; при случае они покупали вотчины у бывших удельных князей и выменивали их на другие. Но Иван IV со свойственным ему нетерпением, деспотизмом и ненавистью к знатнейшим фамилиям старался возможно скорее порвать их старые связи с бывшими уделами; поэтому часто или конфисковывал у них наследственные вотчины под каким-либо предлогом, или произвольно менял их на вотчины и поместья, расположенные в других областях государства. Рядом с казнями, заточениями, насильственным пострижением и даже запрещением жениться для прекращения или ослабления знатнейших родов эти меры хотя и ускоряли достижение цели, но, как всякое насилие, производимое при том без особой государственной нужды, они вызывали пока глухое раздражение и прибавляли лишние семена для будущих смут.

Наплыв удельно-княжеских фамилий в Москву, как известно, повел к частым столкновениям как между ними самими, так и со старым московским боярством из-за мест или собственно из-за близости к государю. Прошло немало времени, пока боярская аристократия сложилась в определенную иерархическую лестницу, верхние ступени которой заняли прямые потомки важнейших удельных князей. Но, при сложности и запутанности генеалогических счетов и притязаний, сделались неизбежными споры и пререкания из-за мест в войске, в управлении, в придворных чинах и обрядах и тому подобного. Московские государи вначале относились к этому местничеству благодушно и даже, по-видимому, поощряли его, так как оно возбуждало соперничество среди боярской знати и мешало ей сплотиться в одно сильное сословие, опасное для развивавшегося московского самодержавия. Такие строгие государи, как Иван III и Василий III, терпеливо разбирали местнические споры, обсуждали взаимное положение предков и прежнюю службу споривших сторон и произносили довольно беспристрастные решения. Неудобства притязаний на важнейшие места — притязаний, иногда не соответствовавших личным способностям, скорее всего начали сказываться, конечно, в военном деле. Местнические пререкания воевод, происходившие нередко в виду неприятеля, служили одной из причин наших неудач и поражений. В 1550 году, как мы видели, были изданы правила взаимного счета местами для воевод всех пяти частей московской рати. Само правительство, таким образом, признавало законность этих счетов; причем только младшим членам княжеских фамилий или «княжатам» и потом детям боярским приказывало не считаться местами. Сие последнее правило является первой слабой попыткой ограничить распространение местничества. Затем, в течение всего XVI века, мы не видим никаких серьезных мер к его ограничению: верховная власть, очевидно, находила пока небезвыгодными для себя счеты породой и службой, возбуждавшие столько соперничества и розни между знатными фамилиями. И это явление все более и более укоренялось в боярской среде. Сам Грозный царь довольно мягко относился к местническим спорам и счетам; он или сам разбирал их, или назначал нескольких бояр и дьяков для обстоятельного разбора этих счетов. Иногда он разводил местников, признанных равными по своему отечеству (по своей породе), то есть одного из них отставлял от назначенной должности и тем прекращал жалобу челобитчика на то, что ему ниже такого-то быть невместно. А за челобитье, признанное неправильным, назначал пеню с челобитчика в пользу его противника. Иногда для прекращения или предупреждения споров какая-либо временная служба объявлялась безместной («служить без мест, а когда служба минет, тогда и счет будет дан»). Учреждение опричнины, как бы направленной против старых боярских притязаний, нисколько не уменьшило местнических споров. Напротив, со времени ее число спорных дел о местах значительно увеличилось, может быть, именно потому, что опричнина не могла не внести некоторой путаницы в родовые счеты.

Так как местнические споры вращались главным образом в сфере родословия, то, естественно, для каждой боярской фамилии ее родословное древо получило большое значение. Пример многих знатных фамилий, ведших свое происхождение с одной стороны от князей, перешедших в Москву из Литвы или Западной Руси, с другой — от выезжих из Орд мурз и царевичей, заразительно влиял на боярскую аристократию нетитулованную, то есть не причислявшую себя к потомкам Владимира Великого. В ее среде возникло явное стремление выводить своих предков от каких-либо знатных иноземных выходцев. Во главе этого стремления, впрочем, стояла великокняжеская династия с ее легендарным происхождением от пришлых варяжских князей.

В XVI веке, вероятно под влиянием Софьи Фоминичны и приезжих с ней греко-итальянцев, при московском дворе легенда о варяжском происхождении династии пошла еще далее. Варяжских предков начали производить от Пруса, якобы родственника или брата Октавию Августу, и таким образом связывали Московское царство с Римской империей. Известно, что наши старые книжники называли Москву Третьим Римом, наследницей второго Рима, или Византии. Иван Грозный в особенности усвоил себе эту легенду и открыто хвастался своим иноземным происхождением от мифического Пруса. На родство своих предков с императором Октавием Августом он даже ссылался в официальных грамотах; так, впервые встречаем эту ссылку в грамоте 1556 года к польскому королю Сигизмунду Августу. Под влиянием такого стремления многие чисто русские боярские семьи повели свои родословные от более или менее знатных иноземных выходцев. Попав в официальные бумаги того времени, эти легендарные родоначальники потом получили право генеалогического гражданства. Вот почему едва ли не большинство старых боярских (некняжеских) фамилий оказалось иноземного происхождения. Между прочим, вероятно по примеру Грозного, некоторые боярские роды начали выводить своих предков именно «из Прус» или «из немцев»; таковы Романовы-Юрьевы-Захарьины, Шереметевы, Морозовы, Шеины, Салтыковы, Воейковы и другие.

Пышность и великолепие, которыми стали окружать себя самодержавные московские государи начиная с Ивана III, естественно выдвинули на первый план службу по преимуществу придворную, которая сделалась теперь главным средством возвышения и предметом особого почета