Две горницы в доме я под квартеру сдала, одну наш постовойгородовой снял, отличный, серьезный, порядочный человек, Чайкин по фамилии, вдругую барышня- проститутка переехала. Белокурая такая, молоденькая, и с лицаничего, красивая, Феней звали. Ездил к ней подрядчик Холин, она у него насодержанье была, ну, я и пустила, понадеялась на это. А тут, глядь, вышлапромеж них расстройка какая- то, он ее и бросил. Что тут делать? Платить ейнечем, а прогнать нельзя — восемь рублей задолжала.

— Надо, — говорю, — барышня, с вольныхдобывать, у меня не странноприимный дом.

— Я, — говорит, — постараюсь.

— Да вот, мол, что-й-то не видно вашего старанья.Вместо того, чтоб стараться, вы каждый вечер дома да дома. На Чайкина, говорю,нечего надеяться.

— Я постараюсь. Мне даже совестно слушать вас.

— А-ах, — говорю, — скажите, пожалуйста,совесть какая!

Постараюсь-постараюсь, а старанья, правда, никакого.

Стала пуще округ Чайкина увиваться, да он и глядеть на неене захотел. Потом, вижу, за моего принялась. Гляну, гляну — все он возле ней.Затеял вдруг новый пинжак шить.

— Ну, нет, — говорю, — перегодишь! Я тебя итак одеваю барчуку хорошему впору, что сапожки, что картузик. Сама, мол, вовсем себе отказывала, каждую копейку орлом ставила, а тебя снабжала.

— Я, — говорит, — хорош собою.

— Да что ж мне, на красоту твою дом, что ль, продать?

Замечаю, пошла торговля моя хуже. Недочеты, ущербы пошли.Сяду чай пить — и чай не мил. Стала следить. Сижу в кабаке, а сама всеслушаю, — прислонюсь к стенке, затаюсь и слушаю. Нынче, послышу, гудят,завтра гудят… Стала выговаривать.

— Да вам-то, — говорят, — что за дело? Может,я на ней жениться хочу.

— Вот тебе раз, матери родной дела нету! Замыселтвой, — говорю, — давно вижу, только не бывать тому во веки веков.

— Она без ума меня любит, вы не можете ее понимать, онанежная, застенчивая.

— Любовь хорошая, — говорю, — от поганкивсякой распутной! Она тебя, дурака, на смех подымает. У ней, —говорю, — дурная, все ноги в ранах.

Он было и окаменел: глядит себе в переносицу и молчит. Ну,думаю, слава тебе, господи, попала по нужному месту. А все-таки до смерти испугалась:значит, видимое дело — врезался, голубчик. Надо, значит, думаю, как ни мога,поскорей ее добивать. Советуюсь с кумом, с Чайкиным. Надоумьте, мол: что нам сними делать? Да что ж, говорят, прихватить надо и вышвырнуть ее, вот и всянедолга. И такую историю придумали. Прикинулась я, что в гости иду. Ушла,походила сколько-нибудь по улицам, а к шести часам, когда, значит, сменаЧайкину, тихим манером — домой. Подбегаю, толк в дверь — так и есть: заперто.Стучу — молчат. Я в другой, в третий — опять никого. А Чайкин уж за угломстоит. Зачала я в окна колотить — альни стекла зудят. Вдруг задвижка — стук:Ванька. Белый, как мел. Я его в плечо со всей силы — и прямо в горницу. А тамуж чистый пир какой: бутылки пивные пустые, вино столовое, сардинки, селедкабольшая очищена, как янтарь розовая, — все из лавки. Фенька на стулесидит, в косе лента голубая. Увидала меня, привскочила, глядит во все глаза, ау самой аж губы посинели со страху. (Думала, бить кинусь.) А я и говорю этакпросто, хоть по правде сказать, даже продохнуть не могу:

— Что-й-то у вас, — говорю, — ай сговор? Айименинник кто? Что же не привечаете, не угощаете?

Молчат.

— Что ж, — говорю, — молчите? Что ж молчишь,сынок? Такой-то ты хозяин-то, голубчик? Вот куда, выходит, денежки-то моикровные летят!

Он было шерсть взбудоражил:

— Я сам в лета взошел!

— Та-ак, — говорю, — а мне-то как же? Мне,значит, от твоей милости с сучкой с этой из своего собственного дома выходить?Так, что ль? Пригрела я, значит, змейку на свою шейку?

Как он на меня заорет!

— Вы не можете ее обижать! Вы сами молоды были, выдолжны понимать, что такое любовь!

А Чайкин, услыхавши такой крик, и вот он: вскочил, ни словане сказавши, сгреб Ваньку за плечи, да в чулан, да на замок. (Человек ужасныйсильный был, прямо гайдук!) Запер и говорит Феньке:

— Вы барышней числитесь, а я вас волчком могу сделать!

(С волчьим билетом, значит.)

— Хотите вы, говорит, этого, ай нет? — Нынче жекомнату нам ослобонить, чтоб и духу твоего здесь не пахло!

Она — в слезы. А я еще поддала:

— Пусть, — говорю, — денежки мне преждеприготовит! А то я ей и сундучишко последний не отдам. Денежки готовь, а то навесь город ославлю!

Ну, и спровадила в тот же вечер. Как сгоняла-то я ее,страсть как убивалась она. Плачет, захлебывается, даже волосы с себя дерет.Понятно, и ее дело не сладко. Куда деться? Вся состоянье, вся добыча при себе.Ну, однако, съехала. Ваня тоже притих было на время. Вышел на утро из-под замка— и ни гугу: боится очень, и совесть изобличает. Принялся за дело. Я было иобрадовалась, успокоилась, — да ненадолго. Стало опять из кассы улетать,стала шлюха эта мальчишку в лавку посылать, а он-то и печеным и варенымснаряжает ее! То сахару навалит, то чаю, то табаку… Платок — платок, мыло —мыло, — что под руку попадет… Разве за ним углядишь? И винцо сталпотягивать, да все злей да злей. Наконец того, и совсем лавку забросил: дома ине живет, почесть, только поесть придет, а там и опять поминай как звали.Каждый вечер к ней отправляется, бутылку под поддевку — и марш. Я мечусь какугорелая — из кабака в лавку, из лавки в кабак — и уж слово боюсь ему сказать:совсем босяк стал! Всегда красивый был, — весь в меня, — лицом белый,нежный, чистая барышня, глаза ясные, умные, из себя статный, широкий, волосыкаштановые, вьющие… А тут морда одулась, волосы загустели, по воротнику лежат,глаза мутные, весь обтрепался, гнуться стал — и все молчит, в переносицу себесмотрит.

— Вы меня не тревожьте теперь, — говорит, — ямогу каторжных дел натворить.

А захмелеет, расслюнявится, смеется ничему, задумывается, нагармонье «Невозвратное время» играет, и глаза слезами наливаются. Вижу, плохомое дело, надо мне поскорей замуж. Сватают мне тут как раз вдовца одного, тожелавочника, из пригорода. Человек пожилой, а кредитный, состоятельный. Самыйраз, значит, то самое, чего и добивалась я. Разузнаю поскорее от верных людейоб его жизни — беды, вижу, никакой: надо решиться, надо поскорее знакомствозавесть, — нас друг другу только в церкви сваха перед тем показала, —надо, значит, предлог найтить, побывать друг у друга, вроде как смотринысделать. Приходит он сперва ко мне, рекомендуется: «Лагутин, Николай Иваныч,лавочник». — «Очень приятно, мол». Вижу, совсем отличный человек, —ростом, правда, невеличек, седенький весь, а приятный такой, тихий, опрятный, политичный:видно, бережной, никому, говорят, гроша за всю жизнь не задолжал… Потом и я кнему будто по делу затеялась. Вижу, ренсковый погреб и лавка со всем, что квину полагается: сало там, ветчина, сардинки, селедки. Домик небольшой, ачистая люстра. На окнах гардинки, цветы, пол чисто подметен, даром что холостойживет. На дворе тоже порядок. Три коровы, лошади две. Одна матка, трех лет,пять сот, говорит, уж давали, но не отдал. Ну, я прямо залюбовалась па этулошадь — до чего хороша! А он только тихонько посмеивается, ходит, семенит ивсе рассказывает, как прейскурант какой читает: вот туг-то то-то, там-то то-то…Значит, думаю, мудрить тут нечего, надо дело кончать…