будет, а кто не уверует – осужден будет. Вот знамения, которые последуют тем, которые уверуют: именем Моим они изгонят демонов, будут говорить новыми языками, будут брать змей; если они выпьют смертельный яд, это им не повредит; они возложат руки – и исцелят»106.

Сколько же сегодня верующих, если судить по этому критерию?

(Хорошо, что этот текст, возможно, не подлинный. Однако Вульгата его принимает107.)

26. Таинства веры не являются объектом для нашего интеллекта как для способности, позволяющей что-то утверждать или отрицать. Они находятся не на уровне фактической истины, но выше ее. Единственная часть человеческой души, для которой возможен реальный контакт с ними, это способность сверхъестественной любви. Следовательно, только она способна выражать согласие по отношению к ним.

Роль остальных способностей души, начиная с интеллекта, сводится к признанию, что то, с чем сверхъестественная любовь вступает в контакт, реально; что эта реальность – выше предметов, с которыми имеют дело эти способности, и выше их самих. Их голос должен умолкнуть, как только в душе соответствующим образом пробудится сверхъестественная любовь.

Добродетель любви – это осуществление способности к сверхъестественной любви. Добродетель веры – это подчинение всех способностей души способности сверхъестественной любви. Добродетель надежды – это направленность души на преображение, после которого вся она, полностью и безраздельно, станет любовью.

Чтобы остальные способности добровольно подчинились способности любви, каждой из них нужно находить в ней благо для себя самой. Особенно это касается интеллектуальной способности, которая, после любви, является наиболее ценной. На деле так и бывает.

Когда интеллект, умолкнув, чтобы дать любви заполнить всю душу, затем снова начинает действовать, он обнаруживает в себе больше света, чем прежде, бόльшую способность к пониманию свойственных ему предметов и истин.

Более того, я полагаю, что эти периоды безмолвия являются для интеллекта таким воспитанием, которому ничто не равноценно: они дают ему возможность постигнуть такие истины, которые в ином случае по-прежнему оставались бы от него сокрытыми.

Ибо есть истины, принадлежащие сфере интеллекта, постижимые для него, – которые, впрочем, интеллект может постичь только после того, как в безмолвии пройдет через неразумеваемое.

Не это ли хочет выразить св. Хуан де ла Крус, когда называет веру – ночью108?

Интеллект может осознать пользу этого подчинения любви, только вкусив его, только через опыт. Ей неоткуда заранее знать об этой пользе. Сначала она не видит никакого разумного мотива подчиняться. Ведь это подчинение есть дело сверхъестественное, и совершает его только Бог.

Первый же опыт безмолвия, пусть даже на одно мгновение, которое благодаря сверхъестественной любви охватит всю душу, будет семенем, которое заронит в нее Господь, – тем мельчайшим, почти невидимым горчичным семенем, которое однажды возрастет в Древо Креста.

Таким же образом, когда мы с полным вниманием вслушиваемся в музыку совершенной красоты (то же касается архитектуры, живописи и т. д.), интеллект не находит в ней ничего, что можно было бы утверждать или отрицать. Но все способности души, и интеллектуальная в том числе, пребывают в безмолвии, полностью обратившись в слух. Слух сосредоточен на предмете, который, будучи недоступен для понимания, однако, заключает в себе реальность и благо. И хотя интеллект не может извлечь отсюда никакой формальной истины, он тем не менее находит для себя пищу.

Я полагаю, что таинство красоты в природе и в искусстве (только в высоком искусстве, совершенном или почти совершенном) – это воспринимаемое чувствами отражение таинства веры.

27. Тем определениям, которыми Церковь сочла своим долгом оградить таинства веры, и в частности высказанным в форме осуждения (…anathema sit), мы неизменно и безусловно обязаны почтительным вниманием, но не обязаны согласием.

И в равной мере мы должны проявлять почтительное внимание к осужденным взглядам, если только их содержание или жизнь тех, кто их излагал, имеет в себе некоторую вероятность добра.

Интеллект ни в чем никому не обязан согласием. Ибо оно ни в малой степени не является делом добровольного выбора. Добровольно только внимание. И только оно является обязательным.

Если мы преднамеренно хотим вызвать в себе согласие интеллекта, в результате получается не согласие, а самовнушение. Именно к этому приводит метод Паскаля109. Ничто так не повреждает веру, как это. И неизбежно, рано или поздно, возникает феномен компенсации в виде сомнений или «искушений в вере».

Нет лучше средства ослабить веру и распространить неверие, чем ложная мысль о том, что интеллект к чему-то обязан. Когда на интеллект при выполнении его собственных функций накладывают какие-либо обязанности, кроме одного лишь внимания, это удавка для души. Для всей души, не только для интеллекта!

28. Законодательная власть Церкви в делах веры хороша лишь в той мере, в которой она подчиняет интеллект определенной дисциплине внимания. А также и в том, что она препятствует ему самочинно вторгаться в чуждую для него область Таинств.

Эта власть – безусловно зла, когда она препятствует интеллекту при исследовании таких истин, которые ему свойственны, использовать с полной свободой свет, разливающийся в душе, когда она созерцает с любовью. Для интеллекта существенно важна полная свобода в своей сфере. Интеллект должен или действовать с полной свободой, или умолкнуть. В его области Церковь не обладает никакой законодательной властью; и поэтому, в частности, когда дело касается доказательств, ссылаться на ее догматические «определения» незаконно.

В той мере, в какой утверждение «Бог существует» есть интеллектуальное суждение – но только в такой мере, – можно высказать и противоположное ему суждение, ничем не погрешая при этом ни против любви, ни против веры. (В качестве предпосылки такое отрицание даже является необходимым этапом философского исследования.)

Фактически с самого (или почти с самого) начала мышлению в христианстве приходится трудно. Эта трудность связана с тем, как Церковь поняла свою власть, и особенно с тем, как она пользовалась инструментом анафемы.

Везде, где удушается мысль, – там индивидуальность подавляется социальным организмом, который имеет тенденцию стать тоталитарным. Церковь, особенно с XIII века, положила начало тоталитаризму. По этой причине она несет свою долю ответственности за современные события. Тоталитарные партии сложились по закону действия механизма, аналогичного церковному применению анафемы.

Эта формула и способ ее применения мешают Церкви быть кафолической иначе, как только по имени.

29. До христианства некое количество людей – как в Израиле, так и вне его, – возможно, поднималось в любви и познании Бога так же высоко, как и христианские святые.

В христианскую эпоху то же самое можно сказать относительно той части человечества, которая находится вне католической Церкви («неверные», «еретики», «безбожники»). И вообще, очень спорно, что после Христа в христианской среде было больше любви и познания