– Стремя, Стремя, прошу на связь, – вызывает он, – говорит Эле-Аче… Как слышите, прием?

У него серое от усталости лицо, воспаленные глаза. Взглянув на девушек, беспомощно протягивает онемевшую трубку Экспосито. Сержант подносит ее к уху, крутит рукоятку.

– Не действует. Провод перебило, наверно.

Майор воспринимает ее слова с безразличной покорностью судьбе. Вытащив очень грязный носовой платок, сморкается.

– Можно как-нибудь наладить? – со слабой надеждой спрашивает он.

Экспосито не отвечает, а только смотрит на него сумрачно и серьезно. Майор пожимает плечами.

– Ну и ладно, – говорит он. – Мне, в сущности, и не о чем с ними говорить. Забирайте оборудование и уходите. Делать вам здесь больше нечего.

– Все так плохо, товарищ майор? – с тревогой осведомляется Пато.

– Да нет, не плохо… Просто все вот-вот кончится… Уходите, пока еще есть возможность.

Стрельба за домом усиливается. Треск ружейных выстрелов и непрерывный стрекочущий грохот «максима». Все ближе слышится и ответный огонь франкистов.

– Доберетесь до реки – доложите, что да как. Я думаю, несколько часов еще продержимся. Скажите там, чтобы все, кто может, поживей переправлялись на другой берег. Как только возьмут Аринеру, все пойдет очень быстро.

С этими словами майор круто поворачивается, собираясь войти в дом, но останавливается и показывает на автомат и карабин, лежащие рядом с телефоном.

– Если с собой не возьмете – приведите в негодность.

– Хватит с нас ТТ, – отвечает Экспосито, похлопав по кобуре.

– Ну и ладно. Меньше груза – легче идти.

Гуарнер скрывается за дверью. Сержант, склонившись над телефоном, отсоединяет провода.

– Тащи ранец с инструментами и ящик с катушкой. Они под брезентом в птичнике.

Пато выполняет приказ. Сарайчик в тридцати шагах, возле поваленной снарядами ограды. Взрывом снесло крышу – так аккуратно, словно ножом отрезало. В тот миг, когда Пато собирается взвалить на спину ранец, где-то близко слышится сильный грохот. Привстав на цыпочки, она видит нескольких солдат, которые сгрудились за щитом орудия. По автомобильным колесам узнает противотанковую пушку-сорокопятку русского производства. Ее обслуживают четверо артиллеристов: один только что вогнал снаряд в еще дымящийся казенник, второй с металлическим лязгом закрывает затвор. За квадратным стальным щитом Пато удается разглядеть ближайшие домики Кастельетса, а между ними и позициями республиканцев, метрах в двухстах, – такое, от чего у нее по коже бегут мурашки: четыре темно-темно-серых бронированных машины медленно ползут, останавливаются, дают несколько длинных очередей из пулеметов и снова движутся вперед. За ними бегут франкисты: то и дело припадают к земле, потом вскакивают и тогда на миг попадают в поле зрения.

Из ствола пушки вылетает язык пламени, а сама она подпрыгивает на пядь от земли: корпус переднего танка охватывает огромная вспышка, и он замирает. Артиллеристы радостно вопят, ликующие крики проносятся и вдоль всей линии обороны, но тотчас с новой силой разгорается перестрелка: остальные танки поливают беглым огнем стены Аринеры, ограду, мешки с песком, и стальной щит пушки позванивает под этим градом. Прислуга укрывается за ним, Пато бросается наземь, слыша, как гудят над головой тяжелые пули, меж тем как залпы крупнокалиберных минометов обрушиваются на брустверы траншей.

Снова – дым и пыль. Тучи. Пато, пригнув голову, на четвереньках отползает назад – ранец и катушка пригибают ее к земле – и бежит к Экспосито. Та закрыла бакелитовую крышку телефонного аппарата и сматывает провод, но когда Пато делает попытку помочь ей, вдруг останавливается, тускло смотрит на него, а потом, чуть поколебавшись, выпускает из рук.

– Ну его к черту, – вяло произносит она.

И, ухватив автомат за ствол, точным ударом о каменный столб ломает приклад пополам, а обломки бросает на землю.

– Пошли.

Повесив на плечо ящик с телефоном, она уходит прочь. Пато чувствует, как посасывает под ложечкой, как слабеют колени, – опустошительная смесь разочарования, апатии, страха. Опомнившись наконец, она прилаживает ранец, вынимает затвор карабина, а его – ломает. Потом зашвыривает затвор как можно дальше и догоняет сержанта.

Обе торопливо шагают к реке. Дорога завалена всем, что бросили бегущие солдаты, – опрокинутая машина, истоптанная грязная одежда, окровавленные бинты, фляги, пустые обоймы, оружие, открытый ранец, все содержимое которого вывалено на землю. Возле угодившего в овраг танка Т-26 с перебитой гусеницей валяется дохлый мул, а рядом разорванные на куски тела двух раненых, которых везли на конных носилках, – как видно, всех накрыло авиабомбой. В нескольких шагах – ничком лежит убитый ездовой: затылок и спину ему сплошной черной массой облепили мухи.

На обочине, прислонившись к дереву, сидит какой-то человек. На миг Пато кажется, что это капитан Баскуньяна, и она с заколотившимся сердцем подходит ближе. Но нет, обозналась. Это солдат средних лет, со спутанными, давно немытыми волосами, сквозь дыры в альпаргатах виднеются черные от грязи ступни. Лицо покрыто голубоватой окопной щетиной. Рядом прислонена к дереву винтовка с примкнутым штыком. Он курит и сидит совершенно неподвижно, и Пато, подойдя вплотную, понимает почему – солдат ранен в бок, и рубаха задубела от засохшей крови.

– Чем помочь, товарищ?

Солдат как-то рассеянно поднимает на нее глаза – не шевелясь и не отвечая – и механически подносит к губам окурок. Он не то утомлен, не то ко всему безразличен, а может быть, и то и другое. И наконец, словно рассмотрев ее как следует, очень медленно качает головой.

Пато смотрит на него в растерянности, не зная, как поступить. Потом, как будто подчинившись подспудному и сильному побуждению, резко поворачивается к нему спиной и торопливо догоняет сержанта Экспосито, которая уходит не оглядываясь.

Вот это и есть поражение, думает Пато.

Итак, это и есть поражение.

Победа – это то, говорит себе Сантьяго Пардейро, который вместе со своими людьми, пригибаясь, идет вслед за танками, что можно почти потрогать руками. Это уверенность в своих силах, которая в итоге воздействует на побежденных; это почти физическое облегчение, которое после всех перипетий и неопределенности боя ты испытываешь, видя, как враг в беспорядке отступает под плотным огнем, а потом бежит, спасая свою шкуру. Это ощущение своего свирепого всемогущества, смыкающегося с утоленной жаждой мести.

И если есть такое мгновение, когда младшему лейтенанту совсем не хочется умирать, то вот оно, когда так близок финал. И потому Пардейро действует осторожно, чего не замечалось за ним раньше, и время от времени оглядывается на своих людей, чтобы убедиться, что они следуют его примеру; следит, чтобы бронированная корма танка, который, оставляя за собой облако отработанного бензина, ползет перед ним, надежно его прикрывала. Время от времени, вторя грохоту сдвоенного пулемета MG-13, о броню позванивают пули.