таком случае на выручку приходил Л.К., он знал, что если Л.К. пришёл на помощь, то дело плохо, если помалкивает, ещё куда ни шло, но теперь от того мало что было слышно, и, если бы не назревавшая допросная катастрофа, он бы уже сам начал хлопотать вокруг него.

— А когда они подошли к могиле? — сам того не желая, превосходно зная, что вопрос отвратителен, что до появления их у ямы могло случиться нечто существенное, к чему уже нет возврата.

— Могильщики отказались его хоронить.

Л.К. зашатался и был вынужден опереться о руку одного из стоявших поблизости агентов. Во время допроса они двигались по следам процессии.

— Как объяснили нежелание?

— Сперва осведомились, он ли это? Им было отвечено, что он. Тогда заявили, что тот не должен лежать в земле окрестности, поскольку никогда не попадал на каторгу, и что он не настоящий, а квазифартовый. На это носильщики возразили, что только в недавнем времени он возвратился из Акатуя, где «сбивал пепелок». Вступая в ожесточённый спор, могильщики заявили, что он-де только пепелок там и сбивал, а другие там свои кости до крови сбивали. Тут носильщики, как видно, сообразили, что могильщики вовсе чужды блатным перлам, раз глаголют такую дурь, поставили гроб рядом с ямой, велев под угрозой воздействия силой приниматься за дело, как только будут сказаны надлежащие случаю речи и им будет подан знак вроде того, какой вы, Лукиан Карлович, подаёте нам, то бишь осведомителям, по вашему делу.

— Далее, прошу не останавливаться.

— Произносились те самые объявленные речи, которые, — как понятно, ибо, я надеюсь, вы уже успели постичь дурной характер этих носильщиков, — превратились в перебранку, однако и вместе с тем из них можно было извлечь много полезных сведений о покойном.

— Давайте условимся так. Носильщиков четверо и вы для удобства станете называть всякого из них НОси1, НОси2, НОси3 и НОси4. Вообразите их образы, сообразуйте каждый из тех с означенными мною кодами, потом переходите к пересказу речей.

Некоторое время он стоял, закрыв глаза.

— Первым стал повествовать НОси1. Сразу же он затеял какое-то штукарство, именуя его Изом, вроде как давая понять, что был поблизости от его жизни, но не смерти, и является самым скорбящим из всех четверых и уж тем паче из всех, кто скорбел из собравшихся по афишам, а из оных некоторое сожаление, как мне думается, питали только те, кого находила поданная им шамовка. Из запомнился нам лихим человеком, однако чтившим закон. Самый частый завсегдатай «Каторги», ага, начали перебивать его, он-то в «Каторгу» и ходил только, чтоб свой кабак устроить и с него иметь, вот все выверты и изучал. Похоже, всякий из четверых ваших НО приготовился к тому, что окрестные станут его перебивать, чем прикрывали и хорошо прикрывали готовность к тому, что перебивать и склочить станут и они сами.

— Вы имеете в виду, что четверо носильщиков, четверо мои НО, заранее условились вступить друг с другом в перепалку на глазах у собравшихся по афишам?

— Да, я разумею нечто подобное.

— Да всё он врёт, — влез один из полицейских, он несколько времени припоминал свои жесты и соображал, не подал ли ему по случайности знак вступать?

Он тут же втянул голову, то ли не желая противоречить человеку из Мясницкой части, то ли и впрямь признавая это обвинение.

— В чём он солгал?

— Да во всём. Шли они пьяные, все четверо.

— Прежде чем вы пуститесь в уточнение или иную трактовку событий, я должен знать ваш источник.

— Я вхожу в группу по делу угольных лифтов.

— И что?

— Гроб был переделан из украденного угольного лифта.

— Вы заинтересовались похоронами, идя по следу украденного лифта?

— Точно так.

— Это похоже на правду, продолжайте.

Л.К. дал понять нечто любопытное, он повернулся к полицейскому.

— Если вы пытаетесь натолкнуть нас на эксгумацию тела, то должен вас огорчить, в вашем исполнении это получается ненатурально и вовсе дурно.

Он молчал, изображая недоумённый вид, даже не долее того, сколько нужно, то есть не долее, чем если бы он и впрямь недоумевал, отчего его обвиняют в завуалированных манипуляциях, однако, если Л.К. давал что-то понять, то уж давал. Он мог дать понять рыцарям, что не все из них празднуют день Святого Урбана, притом в самый яр данной сатурналии, в каковое время означенные сэры обыкновенно бывают мертвецки бухи до той степени, что не могут разобрать — полосы это на их турнирном копье или се обвился змей.

Он дал понять, что перед ними разыгрывается особого рода манера на несколько уровней понимания. Как если бы Михаил Щепкин, взявши в союзники бутафора Второй канберрской и заручившись поддержкой соответствующих властей, устроил так, что Малый театр оказался соединён воздушным переходом с Друри-Лейн, на сценах которых в тот момент шли бы разные постановки. В Малом — пьеса о церковнике, поощрявшем скоморошество, а в Друри-Лейн — пантомима на тему зарождения театра в России. Взявший на себя слишком много бутафор покончил с собой, выбросившись с верёвкой на шее из окна перехода, так и остался висеть между двумя театрами, и каждый использовал это для своего бенефиса. Сразу после повешения к середине воздушного соединения придвинулся «Глобус» образца 1642-го года. Он раскрыл перед всеми своё созерцательное чрево или раскрыл перед залом происходящее, получилось, что все смотрели на покачивавшегося бутафора, служившего второстепенной уликой в постановке Малого театра и главным действующим лицом в постановке Друри-Лейн. Через некоторое время произошла миграция зрителей из Друри-Лейн в Малый и наоборот, возможно, это замышлялось с самого начала, истории на обеих сценах повернулись так, что было учтено смотрение сперва начала истории, а после конца; сперва конца истории, после начала. Заядлые театралы прорвались на эстакаду, видя по дороге кукол внизу, затеяли невинные шалости по себе в переходе, подёргивая повешенного бутафора в определённых местах и ловко используя возмущавшегося Щепкина, то открывая, то закрывая его для публики, принимавшей всё это благосклонно.

Его не приковали к тачке, сразу переведя из испытуемых в исправляющиеся во имя странного, незнакомого чувства, видя, как флюс перекосил лицо, а он не произнёс по этому поводу ни одной жалобы. Со временем были передуманы обыкновенные для вновь прибывших мысли, все рано или поздно утверждались во мнении, что в случае побега вряд ли удастся выйти живым из леса. Когда он узнал о прибытии из центра империи фартового по его душу, то решил того избегать. В начавшемся аде кромешном Г. пустился в большие передвижения по тюрьме, пользуясь тем, что у солдат появились дела более непосильные.