Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр прихватил деснами соску и начал сосать. Ланарк облегченно вздохнул. Чуть помедлив, он отозвался:
— Мужчины тоже большей частью состоят из воды.
— Да, но только на семьдесят процентов. Лишние пять процентов — это и есть разница. Понятия и чувства у них такие же, как у нас, но еще у них бывают приливы, а потому частицы человеческой сущности у них внутри, то собьет в кучу, то разнесет в разные стороны. Ими управляет лунное притяжение: можешь почитать у Ньютона. Как же им следовать правилам приличия, если их направляет луна?
Ланарк уложил Александра в коляску, рядом поместил бутылочку и принялся осторожно качать коляску за ручку. Посетитель продолжал:
— Когда я женился, я был простак простаком: Ньютона не читал, Павлова тоже, вот и прогнал сучку за порог — ты уж прости за выражение, я о жене. А теперь думаю, лучше бы я взамен того глотку себе перерезал. Сделай-ка мне одолжение, приятель. Устрой себе передых. Глотни спиртного.
Ланарк взглянул на протянутую ему коричневую бутылку, взял ее и сделал изрядный глоток. Вкус оказался чудовищным. Возвращая бутылку, Ланарк попытался сказать спасибо, но на глазах у него выступили слезы, и он мог только хватать ртом воздух и гримасничать. По внутренностям постепенно распространялась волна теплого оцепенения. Он слышал голос посетителя:
— Женщин нужно любить, но не брать в голову, то есть не задумываться об их поступках. Поступают как поступают, и никто ничего не может с этим поделать. Мы поступаем так, как велят обстоятельства.
— Что нам назначено, — вставил Ланарк, проникшийся чувством глубокого понимания, — то нас не минует.
— Сто лет пройдет, — продолжал гость, — а все будет по-прежнему.
Ланарк услышал, как Александр спросил печально:
— Когда она пидет?
— Скоро, сынок. Совсем скоро.
— Когда это скоро?
— Не сейчас, но близко к тому.
— Мне она сейчас нужна.
— Значит, ты уж слишком хочешь, чтобы она пришла. А ты постарайся хотеть прилично.
— Что такое «пилично»?
— Молча. Молчать всегда прилично. Когда я лучше это пойму, я перестану разговаривать. На мили вокруг меня не будет слышно. Я стану излучать молчание, как темная звезда, сияющая в промежутках между звуками и разговором.
— Ты не учитываешь политику, — агрессивно возразил гость. — Политика строится на шуме. Не знаю, как под чем другим, а под этим подпишутся все партии.
Александр вскрикнул:
— Они меня кусают!
— Кто тебя кусает? — Ланарк, шатнувшись, склонился над коляской.
— Мои зубы.
Ланарк сунул палец в крохотный рот и нащупал краешек кости, прорезавшийся через десну. Он произнес неуверенно:
— Быстро же мы старимся в этом мире.
— Запомни одну важную вещь, — говорил гость, — ты высосал бутылку до самого донышка. Я не жалуюсь. Я знаю, где достать другую, но за нее нужно выложить пару долларов. По доллару с носа. Идет?
— Простите, У меня нет денег.
— Что здесь происходит? — В отсек с сердитым видом вошла Рима.
— У Сэнди режутся зубки, — отозвался Ланарк.
— Уже ухожу, хозяйка, — заверил гость и ушел.
Рима переменила Александру подгузник, угрюмо бросив:
— Тебе ничего нельзя доверить.
— Но я его покормил. Я присматривал за ним.
— Ха!
Ланарк следил за ней, лежа в кровати. Он уже протрезвел, и в груди снова закололо, но все же он чувствовал благодарность и облегчение. Помолчав, он спросил:
— Тебе понравились танцы?
— Танцы?
— Ты говорила, что пойдешь танцевать вместе с Фрэнки.
— Да? Может быть. Но с Фрэнки я не встретилась и отправилась искать жилье вместе с этим, как бишь его… С жирным воякой. Макпейком.
— Макпейком?
— Он тусовался вместе с нами в старой «Элите». Нынче на месте «Элиты» шоссе. Большой забетонированный ров, больше ничего. Они в самом деле решили поставить здесь все с ног на голову.
— Нашлись подходящие квартиры?
— Таких сотни, все красивые и с мебелью. Но у нас нет денег, так что я зря потратила время. Ты это собирался сказать?
— Нет, конечно, нет.
Она устроила Александра в коляске и приняла унылую позу, с опущенной головой и скрещенными под грудью руками. Ощутив укол нежности и желания, Ланарк шагнул к ней, простирая ладони и шепча:
— Рима улыбнулась, вскочила и затанцевала ему навстречу с простертыми руками, норовя его ущипнуть.
— О Рима, дорогая, — зачмокала она, — дорогушечка-пампушечка, душечка-лапушечка, давай самую чуточку предадимся любови-моркови…
Ланарк со смехом стал обороняться от болезненных щипков, пока они с Римой, обессиленные, не упали на кровать. Чуть помолчав, он грустно спросил:
— Я в самом деле такой?
— Боюсь, что да. Ты очень дерганый и жалкий.
Она вздохнула и стала расстегивать кофту.
— Так или иначе, если желаешь, давай хоть ненадолго предадимся любви.
Удивленно глядя на нее, Ланарк отозвался:
— Я не могу предаться любви: ты заставила меня почувствовать себя маленьким и смешным.
— Я заставила тебя чувствовать себя смешным? Правда? Вот здорово. Я просто в восторге. Это ты все время заставляешь меня чувствовать себя маленькой. Ты никогда не считался с моими чувствами, никогда. Вытащил нас из места, где были все условия, невзлюбил, видите ли, тамошнюю пищу, и что хорошего из этого вышло? Мы питаемся тем же, чем и прежде. Ликовал, когда я родила тебе сына, и не можешь даже обеспечить его жильем. Вовсю меня используешь и убежден, что ты безупречен, во всем и всегда прав. Угрюмый зануда, без капли юмора, однако желаешь, чтобы я гладила тебя по голове и приговаривала, что ты большой и важный человек. Нет уж, прости. Осточертело.
Рима вернулась к коляске и вновь принялась за вязание.
Ланарк сел на постели, пряча лицо в ладонях.
— Это преисподняя.
— Да. Знаю.
— Мне хотелось, чтобы ты меня полюбила.
— Ты считаешь это самим собой разумеющимся, а я так не могу. Ты не знаешь, как вызвать у меня любовь. Другие это умеют, а ты нет.
Подняв взгляд, Ланарк спросил:
— Какие другие?
Рима продолжала вязать. Он встал и крикнул:
— Какие другие?
— Могу сказать, если не закатишь истерику.
Александр выпрямился и с интересом спросил:
— Папа собирается закатить истерику?