потерпит, Сероп, если будешь путаться в ногах, каких бы родителей ты ни был сыном. Попомни мои слова, Сероп, худо будет!

Воскресный день, даром что выходной, у деда заполнен большими и малыми делами. Не забывайте, что наш дед не просто дед, а еще член сельсовета. А члену сельсовета всегда есть что делать, он и в выходной день найдет себе работу. Наш дед тем более. Нгерцы довольны, что избрали его. Помнится, дед вначале даже растерялся. Никогда ему не приходилось принимать участие в таких важных делах.

Правда, в гончарной он был все тот же: требовательный и насмешливый. Дома тоже по-прежнему то мирно беседовал с матерью, то вдруг, взвинтившись неизвестно от чего, начинал махать руками, называть мать не иначе, как «женщина», хотя гнев относился вовсе не к ней. Причиной гнева в эту минуту мог быть тог же машинист Сероп, у которого машина опять не дышит; нехорошо сделанный мною кувшин, а большею частью — наш супряга, кум Мухан.

Конечно, прогулка прогулке рознь. Иной пойдет по селу и ничего не увидит, а дед все видел. До многих было ему дело, как многим до него. Повивальная бабка Астхик повесила на створке ворот своего дома железный молоточек, какие висели на всех воротах богатеев, — деду радость. Появился поскребок у порожка дома Хосрова — счищали же ноги, входя в дом Вартазара, счищайте и переступая порог гончара Хосрова! Как же такому не радоваться? А дом Сако? Или дом Новруза-ами?

Нередко односельчане, увидев деда, приглашали его в гости. Хотя от хлеба-соли он отказывался, но ликовал. Значит, в самом деле прошло то время, когда даже святая святых — наше гостеприимство было изгнано из домов. Но все же нет-нет да на лицо деда ложилась мрачная тень.

Вот черные, обуглившиеся стены — здесь был пожар. Вот убогий домишко без ворот и забора. Как мало еще сделано! А тут эта Сато, старуха Сато, жена гончара Хосрова, посреди села, закатав рукава, лепит кизяки на стену дома. Дед готов был сорвать на ней злобу. Он даже открыл рот для наставлений, но, вспомнив, что такие же кизяки прилеплены к стене нашего дома, зашагал мимо.

— Дочь Акопа, — крикнул он с улицы, — выйди-ка да посмотри на свою работу!

Дочь Акопа, моя мать, — дед всегда называл ее так, когда сердился, — вышла на окрик.

— Что это у тебя, сноха, на стене? Не кизяки ли новые появились?

— Кизяки, — ответила мать.

— Аферим! Дочь Акопа решила вконец испоганить мой дом этой гадостью?

— Какой гадостью, отец? — встревожилась мать. — Испокон веков так делали, да и не я одна.

— Старуха Сато тебе не указ. Кто надевает на чистое тело грязный бешмет? Сними, сними да побели. Чтоб и следа от кизяков не видел я!.. Глаза хороши, но не на носу, — говорит дед, уже сбавив тон. — Вартазар не лучшего родителя сын, а он этой гадостью не пачкал стены своего дома. Чем мы хуже? Недаром же говорят: «Под красивой шапкой и лицо становится красивым».

Когда стена нашего дома стала белой-белой, как лебяжий пух, — известка сделала свое дело, дед со всех сторон оглядел сразу повеселевший дом.

— Ну теперь я отучу старуху Сато лепить кизяки куда попало, — неожиданно заключил он и снова обратился к матери: — Что дерево, сноха, если оно без тени! Какая цена была бы моим словам, если бы я принялся допекать других за эти самые кизяки, а мой дом тонул в грязи!

*

Нашему куму повезло: ему удалось получить новый кредит. Теперь у него во дворе и корова, и ослик.

Казалось, что может быть худого? У бедного человека во дворе появилась живность. Теперь его дети могут есть и белый хлеб, и мадзун. Когда в селе колют свинью или барана, Мухан покупает мясо. И работа не стоит на месте. Будучи в супряге с нами, он вовремя вспахал все свои участки, привез откуда-то дрова на зиму. Около забора навалил целую гору строительного материала для нового дома. На то и Советская власть, чтобы у бедного человека всего было вдосталь. Но Мухан все делал не так, как надо было. Работая в супряге, он старался использовать арбу больше для себя. Нужно или не нужно — все таскал к себе. Так было, например, с камнями. То же самое в поле: первыми обрабатывал свои участки, а наши напоследок и как-нибудь. Дед делал вид, что не замечает этого.

Потом наш кум стал просить деда достать семена получше. Кому, как не деду, члену сельсовета, льготы от государства! В такие минуты он называл деда не иначе как государственным человеком. Дед хмурился, отмалчивался. Он мог иногда, тая гнев, оставаться невозмутимым, особенно по отношению к тем, кого уважал.

— Голодному человеку досыта наесться надо, чтобы он лишний кусок не пихал в рот, — говорил дед. — Долго бедствовал человек, пусть теперь глаз насытится.

*

Каждый вечер в заброшенном домике, оставленном без присмотра невернувшимся отходником, мы разучиваем пьесу. Каро опять у нас за режиссера.

Не только Вартазар, но и другие богачи, в том числе и Затикян, отец Каро, пострадали от раздела земли, от всех реквизиций комбеда Седрака и дяди Саркиса, которые, что скрывать, были крайне люты к ним, богачам. Но я не помню, чтобы это сколько-нибудь отразилось на наших отношениях с сыном винодела, вернее — его к нам. Каро остался таким же, каким был, губастый, независимый, не юлил перед нами, как многие другие сынки богатеев, не искал ни сочувствия, ни жалости. Не льстил, не прибеднялся.

Из всех гимназистов только он один ходил в своей гимназической форме, одевался лучше всех. Даже лучше, чем раньше, до переворота. И терпеть не мог гимназистов, готовых выкрасить себя в любой цвет.

По-прежнему во время репетиции он покрикивал на нас и, случалось, напускался на какого-нибудь парня, требующего роли, но не способного играть.

— Что ты, братец, лезешь в артисты, если медведь тебе на ухо наступил? Иди своей дорогой!

Не боялся даже острых слов, вроде:

— Из тебя Папазян, как из осла певец. Топай, сердечный, от нас подальше!

Каро и меня не щадил, постоянно намекая на мой провал, чтобы я не вздумал заикнуться насчет роли. Всем попадало от сына винодела, но я не помню, чтобы кто-нибудь в отместку, в пылу раздражения, напомнил бы ему об отце, упрекнул его подмоченным происхождением, модным в то время обвинением. Чего не было, того не было.

Я завидовал товарищам. Есть же счастливчики! У Васака — талант. Он может играть любую роль. Мудрый — тоже. Даже Сурик. Он у