– Что же нам теперь делать?

– Что и собирались, – Горыныч поднял чашку – белую в красных кружочках, с надколотым краем. Я нашла ее в комнате и тщательно вымыла с солью. – Пойдем к Леону.

– А потом?

– Там будет видно.

За окном послышался лай. Проехала машина – и опять ни звука. Я поежилась – с некоторых пор тишина пугала. Подтянула поближе одеяло, укрыв им плечи.

– Думаешь, это действительно Семен?

– Вряд ли.

Молчание. Горыныч смотрел на винно-красную жидкость с бумажным пакетиком на дне, потом поставил чашку на место, так и не сделав ни глотка. За сестру переживает, наверное. Хотя… они ведь чужие почти, и, помнится, Арис не обрадовался, когда Карина подошла к нему знакомиться. Так, может, это не все новости?

– Вы еще о чем-то говорили?..

Надо было добавить «с мамой», но как-то язык не повернулся.

– Так, – неопределенно покачал головой. – Ни о чем.

Вынул из кармана ключ с номерком от соседней комнаты, покрутил в пальцах, положил на стол. Устало потер виски и, согнувшись, опустил голову на руки.

Вихрем взметнулись нехорошие предчувствия, мне стало неуютно, даже страшно.

– Арис, – шепотом позвала я, чувствуя, как начинают нервно дрожать руки. – Арис, что случилось?

Словно и не услышал.

Выбравшись из-под старого одеяла, я растерянно встала рядом, не решаясь наклониться, заглянуть в лицо.

– Что случилось?

На этот раз он покачал головой – ничего, мол. Ну да, как же… Я могла бы поверить, что устал, что болит голова, что о Карине волнуется… но почему-то уверена была, что дело не только в этом.

О чем же они говорили – Арис и та женщина со строгим лицом, наполовину скрытым тенью от шляпки? О чем еще, кроме пропавшей сестры?

– Арис!

Так что делать? Не стоять же истуканом?.. Я положила руку ему на плечо, осторожно провела ладонью по напряженной спине…

– Не надо, Жень, – тихо попросил Арис. – Не надо.

Поднялся, глянул – не на меня, в сторону. И вышел из комнаты.

Свет я не выключала. Устав стоять, забралась на кровать, закутавшись в одеяло по самую шею, и все поглядывала на Арисову сумку: почему-то мне казалось, что вот эта старая, потертая торба – главное доказательство того, что ее хозяин недалеко и скоро вернется.

Прошло минут пятнадцать. А может и полчаса. Открылась и закрылась входная дверь, два раза клацнул замок, щелкнул выключатель. И в наступившей темноте скрипнула железной сеткой кровать напротив.

Яркий свет разбудил, когда не было еще и восьми – окно выходило на восток, и солнце бесцеремонно заглядывало в него, отбрасывая длинные тени от пустых чашек на столе. Арис спал или просто лежал с закрытыми глазами. У изножья его кровати стена обрывалась, угол комнаты вместе с тумбочкой и стареньким зеркалом пропал, а вместо дешевых обоев я видела верхушки кленов и лип на фоне ярко-голубого неба.

Аномалия понемногу давала бреши.

Последний пакетик чая заварила для Горыныча, а себе принесла кофе из автомата внизу. Позавтракали, собрались. Перед тем, как уйти, Арис сложил два шерстяных одеяла и сбросил их через проем в стене на зеленую лужайку. Сказал, что собирается попросить Огненного отнести нас прямо в Вереш, если под лапами Змея одеяла не прогорят. А из общежития с тюками выходить – вопросы задавать будут.

Я скрепя сердце согласилась с такими доводами. Было неудобно – ведь получалась банальная кража. Мелкая, но оттого не менее стыдная. Но пусть уж лучше меня мучает совесть, чем страх оказаться в ситуации, когда придется выбирать между черными ящерицами и когтями Всемила, такими горячими, что за минуту полета, пожалуй, прожгут тело до костей.

О вчерашних разговорах мы не вспоминали вслух. Но за несколько минут до выхода, выкидывая использованный чайный пакетик, я заметила в пустом мусорном ведре смятый картонный прямоугольник с золотыми буквами – визитную карточку Эвелины Георгиевны Дмитриевой, которую она когда-то дала Арису, и которую тот до сих пор носил в кармане дорожной сумки.

И снова под ногами дорога. На этот раз хорошая, асфальтная. Шоссе.

Серая лента бежала мимо невысоких домиков, магазинов, старого кинотеатра, киосков и аллей. С ней нам было по пути.

Помня о том, что теплых вещей в рюкзаке не осталось, зашли в магазин, где я наскоро выбрала себе свитер под горло и широкую кофту-толстовку на молнии. Дождевиков у них, к сожалению, не было. А зонт – штука не слишком удобная. Зато получилось пополнить запасы чая, спичек, сухого горючего и купить в дорогу еды.

Подъехать на попутке не решились. Виадук обошли низом, а по мосту через реку бежали сломя голову, опасаясь, что в один миг мост исчезнет, и тогда мы либо в речке окажемся, если она и в другом мире есть, либо попросту грохнемся с хорошей высоты.

Повезло. Бреши в аномалии встречались на нашем пути, но все безобидные, в виде вклинившихся в шоссе и сменивших дворы участков леса. Потом дорога вышла из поселка.

Шоссе пропало.

Позади все еще виднелись силуэты вышек и домов, аномалия держалась, но бреши в ней становились все больше.

– Может, Всемила позовем?

– Он сюда не прилетит… – прикрыв глаза от солнца ладонью, Арис огляделся. Впереди еще виднелось обрывками асфальтное полотно и одинокие фонарные столбы. – Пока это все не исчезнет.

Сперва мы шлепали через лопухи, потом обошли островок густого кустарника. Я остановилась вытряхнуть попавший в обувь мелкий камушек, и в этот миг поросшие травой кочки вдруг пропали. Под ногами был серый асфальт с яркой, недавно обновленной разметкой. И тут же противно заревел клаксон, взвизгнули тормоза. От удара перехватило дыхание. Ноги вдруг потеряли опору, разноцветные пятна крутнулись перед глазами и погасли.

* * *

Голова болела так, словно по ней хорошенько стукнули. Может, и правда стукнули? Под веками пекло, хотелось накрыть их ладонью или повернуться – чуть-чуть – и спрятаться от яркого солнечного света. Но как же лень шевелиться! Вот только… только…

Аномалия. Шоссе.

Глаза открыла с трудом: трава, тонкие сухие веточки… и Арис. Лежит рядом, уткнувшись лицом в землю, его правая рука все еще на моем плече, но стоит мне шевельнуться – безвольно сползает.

– Арис!

Голос не слушается – хриплый шепот вместо крика. На лице Горыныча ссадины – то ли об асфальт поцарапался, то ли о кустарник, принявший нас в объятия своих ветвей.

– Арис!

Дыхания не слышно. Просунув руку в ворот его рубашки, прижимаю ладонь к его груди, замираю. И лишь спустя минуту позволяю себе облегченно перевести дыхание: живой.