К началу войны Штаты отнюдь не представляли из себя однородное общество. Например, сограждане относились с подозрением к евреям, их не допускали в клубы и другие элитарные заведения. Опросы военного времени показали, что из всех этнических групп наибольшее недоверие навлекли на себя итальянцы, а почетное второе место занимали евреи: так, отвечая на опрос в декабре 1944 г., большинство американцев готовы были признать, что Гитлер расправился с каким-то количеством евреев, но никак не уничтожает их миллионами.

У чернокожих американцев имелись все основания скептически взирать на «крестовый поход во имя свободы», ибо в их родной стране сохранялась расовая сегрегация, и в армии тоже. На ресторане рядом с тренировочным лагерем в Южной Каролине, где обучался Джон Капано, висело объявление «Ниггерам и янки вход запрещен». Капано вспоминал: «Там был такой “белый” отряд, который все время колошматил черных на автостоянке»8. В 1940 г. были зафиксированы шесть случаев линчевания чернокожих на юге, из них четыре – в Джорджии, а также множество избиений, из которых три также закончились смертельным исходом. Виргинские дамы подали официальный протест против посещения Элеонорой Рузвельт «смешанных» танцев в Вашингтоне: «Опасность, – писали эти дамы, – заключается не в нравственном падении девиц, принимавших участие в танцах, ибо они… и без того принадлежат к худшим представительницам женского пола, но в том, что миссис Рузвельт своим присутствием придала достоинство этом унизительному мероприятию, супруга президента Соединенных Штатов санкционировала увеселение, в котором участвуют… обе расы, и ее примеру могут последовать другие неразумные белые»9.

Существенный приток чернокожих рабочих в Детройте вызвал в 1942 г. возмущение со стороны белых, а к июню начались уже серьезные столкновения. В следующем году расовые гонения продолжались: в Детройте они были направлены против черных, а в Лос-Анджелесе – против мексиканцев. Президент обошел молчанием ситуацию в Детройте и в целом до самой смерти предпочитал не вмешиваться в расовые проблемы. Тем временем доля чернокожих рабочих в оборонной промышленности возросла с 2 % в 1942 г. до 8 % в 1945-м, но все равно была ниже пропорциональной. Немало афроамериканцев было призвано в армию, однако почти никому не доверили оружие, а сегрегация давала себя знать и здесь: американский Красный Крест отделял даже запасы крови «для белых» и «для цветных». Некоторые люди хотели бы понять разницу между особо помеченными скамейками «для евреев» в нацистской Германии и «для цветных» во Флориде.

В начале войны многие белые американцы, иммигранты первого и второго поколения, идентифицировали себя как часть той национальной группы, к которой они принадлежали раньше. Особенно это было заметно в среде американцев итальянского происхождения, которых насчитывалось около пяти миллионов: вплоть до декабря 1941 г. в их местных газетах прославлялся великий Муссолини. Было опубликовано письмо читателя, одобрявшего вторжение немцев в Польшу и предсказывавшего, что «обновленная Италия победит и завоюет земли, как римские легионы при Цезаре»10. Даже после того, как их новая родина объявила войну Муссолини, многие италоамериканцы пытались вообразить некий сценарий, в котором победа США не предполагала бы поражения Италии.

Но к 1945 г. произошли большие изменения. Тяготы войны и в особенности совместная служба в армии способствовали ускоренной интеграции национальных групп. Например, Энтони Карулло перебрался с семьей в США с юга Италии в 1938 г. Из армии (он служил в Европе) Энтони вынужден был писать только сестрам, а не матери, которая не выучила английский. Тем не менее на вопрос «Будете ли вы сражаться с итальянцами, если мы отправим вас на Апеннины?» двадцатилетний солдат решительно отвечал: «Я – гражданин Америки и готов сражаться с кем угодно»11. Сержант Генри Киссинджер, немец по крови, впоследствии утверждал, что именно война выковала из него настоящего американца12. С 1942 по 1945 г. миллионы его соотечественников, таких же недавних иммигрантов, становились гражданами.

Гораздо более сложным и мучительным был вопрос о патриотизме и лояльности для жителей стран, оккупированных державами оси, и для колоний, находившихся под властью европейских держав. В некоторых регионах по сей день спорят, считать ли тех, кто согласился служить немцам или японцам или оказывал сопротивление союзникам, предателями или же это была своеобразная форма патриотизма. Многие европейцы под оккупацией оставались на службе в полиции, действовали против интересов союзников и на руку немцам: так, французские жандармы ловили евреев и отправляли их в лагеря смерти. И вопреки легенде о поголовно помогавших евреям голландцах (возникновению этого образа способствовал дневник Анны Франк) на деле голландские полицейские оказались намного беспощаднее французских коллег: отлавливали, обрекая на депортацию и заведомую гибель, бόльшую часть своих соотечественников-евреев.

Францию раздирали внутренние противоречия. Правительство Виши пользовалось широкой поддержкой, особенно в первые годы войны, а это предполагало сотрудничество с Германией. Немецкий участник Комиссии по перемирию в 1940–1941 гг. Тассило фон Богенхардт отмечал, что ему было интересно поболтать с французскими членами той же комиссии. «Я заметил, что их задевает стойкость англичан под нашими бомбежками. Они восхищаются маршалом Петеном и уважают его настолько же, насколько недолюбливают коммунистов и Народный фронт»13. В дивизию СС «Вестланд» записалось 25 000 французских добровольцев. И хотя несколько колоний Франции перешли на сторону сформированного де Голлем в Лондоне правительства, большинство держало сторону Виши. Даже после вступления США в войну французские солдаты, моряки и пилоты продолжали оказывать сопротивление союзникам. В мае 1942 г., когда англичане высадились на контролируемом Виши Мадагаскаре, чтобы помешать японцам захватить этот стратегически важный остров, сражения продолжались не один день. Мадагаскар больше Франции, протяженность его составляет более полутора тысяч километров. Генерал-губернатор острова дал знать Виши: «Наши воины готовы оказывать сопротивление врагу на каждом шагу с тем же боевым духом, который осенял наши войска при Диего-Суаресе, при Маджунге, при Тананариве [перечисляются прежние столкновения вишистов с союзниками]… где всякий раз героическая оборона была вписана в историю Франции!»

Случались и схватки на море: Королевский флот вынужден был потопить у берегов Мадагаскара французский фрегат и три подводные лодки, среди оборонявших остров погибли 171 человек и 343 было ранено, в то время как англичане потеряли 105 человек погибшими и 283 ранеными. Капитан подводной лодки Glorieux, получив от губернатора приказ уйти в вишистский Дакар, выразил сожаление, что его лишают возможности нанести удар по британскому флоту: «Весь экипаж горько разочарован, как и я сам: мы видим перед собой идеальную мишень для субмарины, но лишены шанса атаковать ее»14. Защитники Мадагаскара капитулировали только 5 ноября 1942 г. Как и в других местах, желание присоединиться к де Голлю выразили немногие. А там, где верх брали вишисты, французы обращались с пленными солдатами союзников и даже с гражданскими лицами грубо, порой с откровенной жестокостью. «Французы подлецы, – заявила миссис Эна Стоунман, спасшаяся с затонувшего лайнера Laconia и побывавшая в плену у марокканских французов. – В конце концов, мы уже их, а не германцев считали за врагов. По большей части они обращались с нами как с животными». Даже в ноябре 1942 г., когда в исходе войны сомнений не оставалось, французы удивили и даже шокировали американцев упорной обороной при высадке союзников в Северной Африке.