17 июня Мур пишет Але:

«Милая Аля! Давно тебе не писал по причине незнания твоего адреса; лишь вчера получил открытку от Лили, в которой последняя сообщает твой адрес… Завтра пойду в бой… Абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны, и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу, к-ая мне сулит в будущем очень много хорошего…»

«Завтра» было 18 июня, по-видимому, это и был первый бой, в котором принимал участие Мур. По сведениям, которые имеются, бой был тяжелый, изнурительный, длился весь день. Было много убитых и раненых. Судя по сводкам Совинформбюро, на этом участке фронта были горячие дни, шло наступление – бой за боем.

Всем, что нам известно о военных днях Мура, мы обязаны Станиславу Викентьевичу Грибанову. Он был летчиком и одновременно занимался журналистикой, писал для газет и журналов, а потом и вовсе перешел работать в редакцию. Однажды, будучи в Цоссене, он случайно услышал, что в 1922 году здесь жил Андрей Белый и сюда из Берлина приезжала к нему Цветаева со своей маленькой дочкой. И естественно, что, интересуясь и Белым, и Цветаевой, Станислав Викентьевич появился на Аэропортовской у Али. И так же естественно, что Аля, увидев молодого военного летчика, не могла не вспомнить Мура и не поделиться своим горем, что не знает она ничего о том, где и когда Мур нашел свою гибель…

А Станислава Викентьевича не могла не взволновать судьба девятнадцатилетнего мальчишки, безвестно погибшего на войне. И он стал вести розыск. Это была долгая и кропотливая работа, и длилась она не один год. Сколько писем было написано, сколько архивов перерыто, сколько людей вовлечено в этот поиск… И когда наконец стало известно, в какую дивизию, в какой полк, в какую роту был зачислен Мур, – надо было разыскивать тех немногих уцелевших, кто в одно время с Муром воевал в тех же местах! Обо всем этом Грибанов и написал очерк, а Аля дала ему отрывки из фронтовых писем Мура к теткам и к себе. И я их привожу. Очерк она читала, но выхода журнала «Неман» не дождалась. Она умерла 26 июля 1975 года, а журнал вышел в августе.

Итак, войска 1-го Прибалтийского фронта вели в июле 1944 года наступление в районе Полоцка, тесня немцев.

Мур писал теткам:

«В последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, почти безостановочно идем на запад: за два дня мы прошли свыше 130 километров! И на привалах лишь спим, чтобы смочь идти дальше…»

А за неделю до своей гибели:

«Дорогая Лиля и Зина! 28-го получил Вашу открытку и обрадовался ей чрезвычайно… Письма на фронте очень помогают, и радуешься им несказанно как празднику… Кстати, мертвых я видел первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М.И. А теперь столкнулся со смертью вплотную. Она страшна, безобразна; опасность – повсюду, но каждый надеется, что его не убьет… Предстоят тяжелые бои, так как немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранят, так это очень возможно…»

И ранили… Смертельно. 7 июля под деревней Друйка.

После боя в книге учета полка было записано: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.44 г.».

И это последнее, что нам известно о Муре…

Полк с боями продвигался дальше. В сводке Совинформбюро за 7 июля говорится, что на этом направлении нашими войсками было занято 30 населенных пунктов. Деревня Друйка была одним из этих «населенных пунктов»[157].

Умер ли Мур по дороге в госпиталь или уже в госпитале? Умер ли неопознанным – был пробит солдатский жетон, залита кровью красноармейская книжка? Написал ли ротный писарь похоронку, или похоронку послали из госпиталя, а почту разбомбило? Все могло быть. Шла война, и до конца войны еще оставалось 306 дней!

Сколько похоронок за войну было получено на живых, и скольких похоронок не получили на мертвых…

Мур мечтал стать писателем, у него был в жизни «прицел»! Он все копил в памяти, в записных книжках – все могло пригодиться потом в работе. Он писал:

«Я веду жизнь простого солдата, разделяя все ее тяготы и трудности. История повторяется: Ж.Ромэн, и Дюамель, и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбадривает!»

История для него не повторилась…

______________________

– Я рада, что у меня брат, а не сестра, брат как-то надежнее, – говорила маленькая Аля, когда родился Мур, – он счастливый, так как родился в воскресенье, и всю жизнь будет понимать язык зверей и птиц и находить клады…

– У Али моей ни одной черты, кроме общей светлости… – говорила Марина Ивановна. – Я в этом женском роду – последняя. Аля – целиком в женскую линию эфроновской семьи, вышла родной сестрой Сережиным сестрам… Женская линия может возобновиться на дочери Мура, я еще раз могу воскреснуть, еще раз – вынырнуть…

Теперь нам предстоит вернуться назад…

Снова Болшево. На других дачах еще спят. Стволы сосен чуть розовеют от первых лучей солнца, и сквозь строй этих сосен по так хорошо знакомой ей дорожке ведут Алю к машине.

«27 августа 1939 года ранним-ранним утром увозила меня энкаведешная машина из Болшева, в это утро в последний раз видела я маму, папу, брата. Многое, почти все в жизни, оказалось в то утро “в последний раз…”» – напишет она потом, спустя много лет.

День 27 августа она встретила в камере на Лубянке. Она уже прошла через унизительную процедуру приема: раздевание догола, личный осмотр, срезали пуговицы, выдернули резинки, отобрали лифчик, чтобы не повесилась. Вешались и на чулках…

Когда Дина Канель, рассказывая мне о своей жизни, дошла до прибытия на Лубянку, она вдруг замолкла и потом сказала:

– Ну а дальше… дальше в общем-то все было так, как уже об этом написал Александр Исаевич[158] в точности. И даже белая эмалированная кружка. Мне досталась с кошечкой.

А Але? Тоже с кошечкой? Или у нее оказалась кошка с мышкой…