для того, чтобы привлечь внимание японцев, полунинские пехотинцы, вызвав на себя огонь вражеских пулеметов, пробежали шагов двадцать и снова залегли в снегу едва приметными темными пятнами.

«Да много ли там японцев? Почему Полунин медлит? — думал Никита, пытаясь за пряслами огородов разглядеть японских солдат. — Еще до захода солнца можно было бы занять деревню…»

Как только партизаны залегли, японский пулемет, отстучав короткую очередь, смолк.

Опять наступила тишина, и вдруг откуда-то из-за деревни донеслись выстрелы. Они трещали часто и дробно, как разгоревшийся костер, на который повалили целую сухую ель.

Только теперь Никита понял расчеты Полунина, понял, что тот ожидал, когда в тыл Куваре выйдут партизаны Матроса.

И словно в подтверждение Никитиной догадки, по всем цепям пробежала команда «Вперед!»

Никита увидел, как вправо и влево от него поднимались партизаны. Они вскакивали там и тут из лунок, вдавленных в снегу их телами, и бежали к деревне, выставив ружья вперед. Некоторые, вскидывая винтовки, стреляли на бегу, и треск ружейных выстрелов волнами катился по степи, глухо отдаваясь эхом в холмах за рекой.

Никита вскочил на ноги и вместе с другими разведчиками побежал к огородам.

Он бежал, не слыша выстрелов японских винтовок, не слыша дроби пулемета, забыв об опасности, бежал что было сил вперед, боясь отстать от других. Когда рядом раздавались выстрелы соседей разведчиков, стреляющих навскидку, он удивлялся, не понимая, куда и зачем они стреляют. Он еще не видел японцев и лишь знал, что нужно искать их за жердевыми изгородями на огородах.

Он теперь видел только эти жердевые изгороди и не замечал, что делалось вокруг него. Кто-то рядом, совсем близко, упал и вскрикнул тонко и жалобно, как испуганный ребенок. Никита пробежал мимо и тотчас же забыл об упавшем.

Потом он услышал крики «ура» — они неслись со всех сторон.

— Ура! — подхватил он, упиваясь быстротой собственного бега. — Урра!.. Урра!..

Впереди вспыхнули и рассеялись, как сметаемые ветром искры, огоньки японских винтовок, желтой струйкой засветился пулемет. Чаще засвистали пули, и вдруг Никита увидел японцев.

Выскакивая из-за длинных белых гряд и пригнувшись к земле, они отбегали в глубину огородов, падали, отстреливались, но сейчас же вскакивали снова и бежали дальше, к крестьянским надворным постройкам и к улице села.

Стрельба справа, из-за Кувары, доносилась все отчетливее. Там в дело вступили пулеметы.

Японцы, напуганные пулеметным огнем в тылу, поспешно отходили за огороды.

Никита понял, что штыкового удара не будет. Он бежал на пределе сил, перемахнул через невысокое прясло и тут увидел бегущего огородами японца уже в знакомой рыжей шубе с собачьим воротником. Никита вскинул винтовку и выстрелил. Словно споткнувшись, японец упал, но тотчас же поднялся и, прихрамывая, побежал дальше. Никита погнался за ним, перескочил через несколько гряд, свалил ветхий плетень и уже во дворе снова увидел японца. Тот бежал по улице мимо жердевой ограды дома. Никита выстрелил еще раз и кинулся в раскрытые ворота.

Улица была пуста. Японца нигде приметно не было. Из соседнего проулка с тревожным ржанием выбежала подседланная лошадь, проскакала несколько метров вдоль заборов и вдруг, оседая на задние ноги, повалилась, приминая плетень своей отяжелевшей тушей.

Никита огляделся. Стало уже совсем темно, и над черным лесом поднялась первая яркая звезда. Винтовочные выстрелы в деревне смолкли, и только откуда-то из темной степи доносилась нечастая ружейная перестрелка. И вдруг там, в степи за Куварой, поднялись высокие огненные столбы. Красно-желтые языки пламени рвались к небу сквозь густые клубы черного дыма. Снег на крышах изб порозовел, и над степью вполнеба расплылось багряное зарево.

Никита понял, что это японцы, отступая к лесу, подожгли зароды сена, чтобы ослепить преследующих их по пятам партизан Матроса.

На улицу со стороны огородов вбегали партизаны. В красном свете зарева их лица казались опаленными нестерпимо жгучим солнцем.

Полунин в задравшейся на самый затылок папахе, в распахнутом у ворота полушубке протягивал руку к горящим зародам и что-то объяснял подбежавшим к нему командирам взводов.

По розовому снегу за деревней, на выходе в степь, зазмеилась цепочка партизан пехотной роты, высланных на соединение с отрядом Матроса.

12

В ночном селении Никита не без труда разыскал служанку попа-расстриги Анисью. На его расспросы она рассказала, как Алякринский привез Лену из Красных песков, как ночью приехали казаки, как они забрали с собой отца Николая исповедовать какого-то вахмистра и как потом на деревню прибежала хозяйская лошадь, вся взмыленная и с пустой тележкой.

И чем дальше рассказывала солдатка Анисья, тем бестолковее и сбивчивее становился ее рассказ. Может быть, она боялась, как бы ее не обвинили в том, что она не уберегла дочери партизана, может быть, старалась оправдаться, но из ее слов выходило, что Лена исчезла сама собой, «будто под землю провалилась и следа за собой не оставила…»

— Ну, а куда же она ушла? Неужели тебе ничего не сказала? — в сотый раз спрашивал Никита.

— И, милый, я и не видела, как она ушла, и до сей поры не знаю, сама ли она ушла или ее солдаты увели, — говорила Анисья. — Когда я домой прибежала, ее уже и след простыл…

— Постой, — сказал Никита. — Ты все по порядку мне расскажи. Какие солдаты? Откуда ты домой прибежала? Ничего я у тебя не пойму.

— Как есть, все по порядку, — удивившись непонятливости Никиты, сказала Анисья. — Как есть… Когда лошадь-то в мыле примчалась, я ее в ограду впустила и говорю косояровской дочке: «Ты, девка, — говорю, — здесь посиди, подожди меня, а я по деревне побегу, может, где его, старика-то, неподалеку из телеги выкинуло, может, задремал, а лошадь чего испугалась и подхватила. Людей расспрошу…» Она все в окно глядит