и на меня даже не обернется. «Беги, — говорит, — беги… Поскорее беги, разузнай…» Ну, я и кинулась. Выбегаю за ворота, озираюсь кругом, а понять никак не могу — утро уже или только светать начинает, до того день смурной выпал. Народ скотину еще не выгонял, а коровы в оградах ревмя ревут, просятся… Бегу и думаю: почему это народ скотину не выгоняет или и впрямь до солнца еще далеко? Полдеревни пробежала, едва не до избы свата Пахома Федоровича, он мужик дошлый, хотела его просить помочь отца Николая разыскать, гляжу, скачут мне навстречу солдаты вершноконные, гонят коней махом, будто за кем погоней. Я к сторонке кинулась и к плетню прижалась. Мимо пролетели, а тут же следом за ними пешие идут и в барабаны колотят. Маленькие, будто подростки, азиатского племени — лица все на одно, и глаз узкий. Ну, думаю, японцы, расхвати их горой… До этого-то я их и не видывала, только слухом о них пользовалась. Обмерла, не помню, как и домой добралась…

— Ну, а девочка-то? Дочка-то Косоярова? — нетерпеливо спросил Никита.

— Пришла я домой, а ее и следа нет.

— Убежала?

— Или убежала она или солдаты ее забрали, кто его знает, как тут судить. Только больше я ее в глаза и не видала и ничего про нее не слышала.

— Куда же она убежать могла? — в раздумье сказал Никита.

— Увидала солдат и кинулась, куда глаза глядели… Может быть, на старое жительство, на Красные пески, — сказала Анисья. — Они с отцом Николаем туда сбирались мать ее разыскивать. Может, поняла, что пропал отец Николай, а тут солдаты нагрянули, ну и пустилась одна…

— Так ведь на Красных песках ничего нету, заимку Косояровых сожгли, — сказал Никита, припомнив рассказ казака о гибели Антониды Семеновны. — К кому же она там пойдет?

— А Селиваниха… Вдова Селиваниха там с сыном проживала по соседству. Как мне раньше на ум не пришло, может, и в самом деле девка к ним кинулась, чтобы о матери разузнать… Не миновать тебе к Селиванихе ехать…

От Анисьи Никита вышел с твердым намерением завтра же ехать в Красные пески.

Зароды за селом погасли, и на черном небе высыпали яркие звезды. Во всех избах загорелись веселые огоньки — село поднималось не в урочный час.

Никита прошел по улице к дому, где остановился на ночлег Гурулев. Еще во дворе, идя под окнами, он услышал гул голосов и веселые взрывы смеха — видимо, к Гурулеву собралось много народа.

Когда Никита растворил дверь в избу, на него пахнуло теплом, запахом махорки, и в тенетах густого табачного дыма он увидел партизан и крестьян Кувары, вперемежку рассевшихся вдоль стен на длинных сосновых скамьях или просто на корточках.

Все курили трубки, сидели, развалясь, расстегнув вороты рубах, хмельные от тепла и горячей пищи.

Ужин только что кончился, и две девушки — дочери хозяина избы — бесшумно и быстро сновали от стола к печи, убирая посуду.

Гурулев сидел рядом с хозяином дома, о чем-то негромко разговаривал с ним и, косматя бороду, поглядывал на девушек. Тут же, неподалеку у стены, на корточках по-казачьи сидел Фома Нехватов. Увидав входящего Никиту, он вскинул чуб к затылку и вскочил.

— Гляди, Настя, гляди! — крикнул он младшей курносенькой девушке. — Жених приехал. Бровь черная, крутая, глаз острый… Хоть картину с него малюй.

— Жених… У эдаких-то женихов дети дома в зыбках кричат, — сказала девушка и поджала губы.

— Ей-богу, жених… — сказал Фома.

— Может, и жених… У вас, люди сказывают, все женихи, все неженатые, коли полверсты за поскотину своего села отъедут… Ребячьего-то крика за поскотиной не слыхать… — Девушка фыркнула и зажала рот кулачком.

— Ладно вам… — услышал Никита низкий, едва не бас, женский голос и, оглянувшись, увидел у печи полнотелую дородную старуху. — Человек с морозу настыл, а они к нему с женитьбой, — сказала она. — Какая с морозу женитьба на уме? Ты, молодец, проходи к столу да вечерять садись. Ты их не слушай, они наговорят…

Никита сунул в угол драгунку, снял шубу и подошел к столу. Тотчас же перед ним появилась полная миска горячих щей и ломоть ржаного хлеба.

А Фома не унимался. Он, балагуря, предлагал немедленно «оженить Нестерова, чтобы не иссякало партизанское племя», и клялся Насте, что лучшего жениха нельзя сыскать не только в Забайкалье, но и по всей Сибири.

Никита старался не слушать шутки партизан и ел молча. Мысли его все еще были заняты дочерью Косоярова.

К столу подошел Гурулев и, присаживаясь с краешка на лавке, спросил:

— Ну, как? Что разведал?

— Была здесь дочка Павла Никитича и действительно поп Алякринский ее подобрал, но теперь ни ее, ни самого попа здесь нету, — сказал Никита и поразился вдруг наступившей тишине.

Он поднял глаза и оглядел комнату. Теперь он не увидел ни одного улыбающегося лица. Веселье как ветром смело. Партизаны сидели настороженные, нахмурившиеся, будто все сразу, вспомнив о раненом Косоярове, устыдились своих шуток и смеха.

Фома стоял у печи и смотрел в пол. Его рыжий чуб упал на правую бровь, и лицо стало таким же, как в то мгновение, когда он увидел убитого Черных. Даже Настя перестала улыбаться и, почувствовав, что случилось что-то, беспокойно оглядывала помрачневших гостей.

— Куда же они делись? — спросил Гурулев.

— Попа белые увезли, а она бежала куда-то, — ответил Никита и рассказал все то, что говорила ему Анисья.

Все слушали молча, и только старуха хозяйка шумно вздыхала, каждый раз шепотом приговаривая: «О господи, помилуй нас грешных…»

— Завтра на Красные пески нужно ехать, — сказал Никита, — Селиваниху разыскивать.

— Нужно ехать, — сказал Гурулев.

— Да разве она на Красных песках? — удивленно спросил хозяин избы и, поднявшись со