– Есть возможность сделать то, что вы просили, – сказал Лучков, – но это обойдется около трех миллионов долларов.

Арбатов выдержал секундную паузу. Потом:

– Гарантия сто процентов?

– Девяносто девять и девять десятых. Мы…

– Меня не интересуют детали. И сумма тоже.

Иннокентий Михайлович вернулся в кабинет и долго еще с Калягиным торговался. В конце концов они сошлись на миллионе четырехстах долларов. Киллер должен был обойтись еще тысяч в триста: все-таки валили не хозяина коммерческого ларька, а единоличного властелина города Ахтарска плюс его визиря и неизбежного преемника. Таким образом, Иннокентий Михайлович сэкономил для банка как минимум поллимона. Это было немного, но Иннокентий Михайлович, как рачительный эконом, весьма этим гордился.

Пока для банка в Москве происходили все крайне неприятные события с эмиссией, вице-президент «Ивеко» Геннадий Серов продолжал пребывать в городе Сунже. За то время, которое было потрачено на организацию филиала, куча областных предприятий согласились стать будущими клиентами банка, не говоря уже об областной администрации. Губернатор не только пообещал держать там кое-какие счета, но и с треском наехал на председателя Пенсионного Фонда, который до сих пор столовался в собственном банчке «Сунженская гарантия». Результаты столования были поистине прекрасные – банчок навыдавал кучу кредитов фирмам, зарегистрированным на квартире тещи председателя Пенсионного Фонда, а пенсии в области задерживали вот уже третий месяц.

Таким образом, наезжая ради «Ивеко» на Пенсионный Фонд, губернатор занимался любимым делом областных начальников: он отдавал деньги одного вора другому вору. При этом исходные рубли самому губернатору ни с какого бока не принадлежали.

Теперь, после известия об эмиссии и о том, что зубастая пасть «Ивеко», щелкнув, промахнулась мимо хвоста ахтарского изюбря, все перспективные клиенты брызнули наутек. Можно было, конечно, плюнуть на все и вернуться из этого мерзкого климата в Москву или, еще лучше, куда-нибудь в Тайланд, но в Серове неожиданно проснулось волчье упорство. День за днем он объезжал область, делая порой по зимнику по триста-четыреста километров в один конец, навещая соблазненных им директоров и добиваясь от них потверждения прежних намерений. Большая часть этих директоров были простаивающие оборонщики – люди, с которыми Серов был просто запрограммирован находить общий язык, и, кроме того, их было очень легко привлечь на свою сторону. Ведь директорам ВПК банк мог обещать не кредиты из личных средств банка (что было совершенно ненужно, смешно и как-то никем не делалось), а деньги государства и выгодный военный заказ. О связях «Ивеко» в Минобороны и с новым вице-премьером, курирующим промышленность, знали все, и не меньше трети повенчанных уже было клиентов сказали банку окончательное «да». Остальные две трети были уверены, что теперь Извольский оторвет голову сначала губернатору, потом – банку, а потом поставит к финансовой стенке всех, кто на дурную голову вздумал заводить шашни с «Ивеко».

Возможно, Геннадий Серов и не занялся бы этим муторным и, в общем-то, не совсем приличествующим его рангу делом (хотя, с другой стороны, мелкий работник «Ивеко», прибывающий, для галочки, на занесенный снегом химзавод, вызвал бы у тамошнего директора только привычный приступ москвофобии: вот, мол, к директору посылают замначальника отдела, а высшее руководство из Москвы носу не кажет), если бы не одно тонкое обстоятельство: вот уже вторую неделю Геннадий Серов проживал не в гостинице, а в трехкомнатной уютной квартире племянницы Федякина Клавы.

Клава готовила ему потрясающие щи и домашние сибирские пельмени, и когда Серов не ездил к своим директорам, он часами валялся на диване, кушал пельмени и любил Клаву. Собственное состояние просто-таки изумляло Серова, поскольку если это была не любовь, то что-то настолько близкое к ней, насколько было для Серова возможно. С чего бы? Черт его знает. Конечно, Клава была довольно хорошенькая. Но в жизни Серова была целая куча женщин, которые были еще более хорошенькими, чем Клава, и уж точно были моложе ее и не имели детей. Геннадий Серов совершенно серьезно раздумывал, не предложить ли ей руку и сердце, и немного досадовал, что не может выезжать с ней в свет: во-первых, развлечений в этой долбаной Сунже было раз-два и обчелся, а во-вторых, мало ли кто признает в спутнице Серова племянницу Федякина и задастся вопросом о обстоятельствах знакомства представителя банковских Монтекки с отпрыском промышленных Капулетти.

Сама Клава, если бы ей кто-нибудь сказал, что Серов готов на ней жениться, просто засмеялась бы. Она принадлежала к тому типу женщин, которые, ничего не понимая в бизнесе мужчин, мгновенно и верно определяют их внутренний склад. Она видела, что Генка Серов – неисправимый бабник и ловелас, а если он вместо столичных креветок кушает сибирские пельмени, – так черт его знает, потянуло москвича на экзотику.

Наверное, это и привлекало в ней Серова. Почти все женщины, с которыми он водился, смотрели на вице-президента «Ивеко» как на завидную добычу, которую можно урвать и затащить себе в нору, а Серову, хищнику по природе, было очень неприятно быть добычей. В Клаве же начисто отсутствовал даже естественный в тридцатилетней разведенке режим поиска женихов. Ей, казалось, было все равно: есть мужик рядом – хорошо, нет – тоже хорошо. Главное, ребенок бы был. К тому же, хотя денег у нее было несравненно меньше, чем у Серова, бедной племянницу ахтарского замдиректора было назвать никак нельзя: квартиру ей Федякин сделал, машину подарил, а большего ей для себя искренне было не нужно.

Эта сибирская идиллия, последовавшая за заседанием совета директоров, принявшим решение о дополнительной эмиссии, продолжалась дней шесть, после чего Серова вызвали-таки в Москву. Вернулся он на следующий же день, сильно растерянный и злой как собака, и даже полтора часа, проведенные в постели с Клавой, не смогли его утешить.

В пять вечера вице-президент «Ивеко» сидел на кровати, нашаривая голыми ногами пушистые шлепанцы, а из кухни полз упоительный запах рыбной окрошки и еще чего-то такого, свиного и скворчащего.

– Совсем оборзели. Не, ну блин, совсем оборзели, – неожиданно громко сказал Серов, ни к кому особенно не обращаясь, разве что к самозабвенно бубнящему телевизору.

Из кухни появилась Клава, в синем платьице, перетянутом передником, с кое-как заколотыми белокурыми волосами. В руке она держала небольшой вышитый рушник, которым берут за ручку раскаленную сковородку.

– Сейчас обед будет, – сказала она, – нет, ну как это можно – обед в пять часов вечера! Взял с дороги и утащил в постель. Что о нас Кирюша подумает?

Серов откинулся обратно на подушки.

– Клава, – сказал он, – выходи-ка за меня замуж.

У Клавы округлились глаза.

– Гена, ты чего? – спросила она, – ты, наверное, летел слишком долго. Тебя там, в дороге, ничем не отравили? А то знаю я наши местные линии, курицу доисторическую положат и еще деньги за это берут…

– Меня ничем не отравили, – сказал Серов, – ты за меня замуж пойдешь?